Тамаш Дэвид-Барретт – экономист и специалист по эволюционной бихевиористике (аффилирован с Тринити-колледжем в Оксфорде, университетом Сантьяго-де-Чили и Институтом популяционных исследований в Хельсинки) – построил математическую модель, оценивающую вероятность различных сценариев эпидемии COVID-19 в разных странах – развития широкой пандемии и сдерживания инфекции. По состоянию на 12 марта исследователь оценивал вероятность пандемического сценария в России в 58 процентов.

Над обновленной моделью вместе с Дэвидом-Барреттом работают уже десятки людей. Она, надеются ее создатели, сможет адекватно оценивать варианты развития событий для разных стран. Информация будет обновляться ежедневно, все данные и методики будут опубликованы открыто и бесплатно. В интервью Радио Свобода Тамаш Дэвид-Барретт рассказал о том, почему с официальными данными о коронавирусной пандемии очень сложно работать, сколько может продлиться кризис, почему мировую экономику ждут структурные перемены и можно ли увидеть в этом повод для оптимизма.

– Почему в огромной России до сих пор выявлено так мало зараженных? Поверьте, это многим интересно. Если говорить об объективных причинах – в России относительно низкая плотность населения, во всяком случае, за пределами Москвы и Санкт-Петербурга. Но нужно понимать, что количество выявленных зараженных в действительности не описывает реальное распространение инфекции. Грубо говоря, в глобальном масштабе, есть два полюса. Есть страны, которые рано начинают проводить тесты и делают это широко. Это позволяет фиксировать действительное развитие эпидемии практически в режиме реального времени. А есть страны, в которых все наоборот, первый умерший от COVID-19 оказывается и первым зафиксированным официально случаем инфекции.

Все остальные страны находятся где-то между этими двумя полюсами, причем причины очень разные – разный подход к тестированию, недостаточное количество тестов, некачественные тесты (как, кстати, было в первое время даже в США). Поэтому данные по разным странам сравнивать между собой нельзя, они не дают полной картины реальной эпидемиологической обстановки, во всяком случае в начале эпидемии. Например, если вначале тестов в какой-то стране было мало, а потом они стали применяться более широко, на графике будет взрывной рост числа инфицированных, который будет опережать настоящее развитие инфекции.

– Но есть ведь еще и проблема возможного сокрытия реального положения дел.

– Да, вполне возможно, что некоторые страны пытаются скрыть реальную статистику. Но, честно говоря, сделать это довольно сложно. К вопросу привлечено слишком большое внимание, информация все равно просочится – через врачей, пациентов, родственников, тут даже полноценная цензура не поможет. В Китае вот информацию об эпидемии распространяли в мессенджерах, используя эмоджи и вымышленный клингонский язык. Словом, я не думаю, что это такая уж большая проблема. В целом, чтобы представлять себе реальную картину, нужно официальные данные на какое-то число умножать, а слухи на что-то делить.

– На какое число нужно умножать официальные данные?

– Это опять-таки зависит от страны. Но даже на глобальном уровне, по разным оценкам, реальное число инфицированных может превышать число выявленных носителей вируса на один-два порядка, то есть в десятки раз. Это не заговор, просто большинство инфицированных не имеют симптомов, а массово проверять бессимптомных практически никто пока себе позволить не может. Повторю еще раз, мировые данные по пандемии коронавируса – это настоящий хаос, с ними очень тяжело работать, сейчас разные группы пытаются их как-то вычистить, скомбинировать, сравнить, но это сложнейшая задача.

Смотри также

Хроника пандемии: политика и коронавирус в России и мире

Что касается реального числа зараженных, вот вам простое рассуждение, подчеркну, что оно совсем не строгое. Первые смерти появляются примерно через две с половиной недели после начала эпидемии, потому что в среднем именно через столько времени после заражения человек умирает – если болезнь у него протекает настолько тяжело. Это приблизительная оценка, конечно. Но из нее и уровня летальности вируса (который тоже пока на самом деле не известен) можно оценить примерное число зараженных в прошлом. Например, в Италии 16 марта умерли 349 человек. За 17 дней до этого, 29 февраля, по официальным данным, там было выявлено 239 инфицированных. Если умножить число умерших на текущий уровень летальности по данным ВОЗ, можно грубо предположить, сколько новых инфицированных должно было быть две с половиной недели назад: получается около 18 тысяч, из них 239 выявленных – то есть менее полутора процентов. Я еще раз подчеркну, что это рассуждение не является строгим по очень многим причинам, оно просто указывает на порядок: выявляются далеко, далеко не все инфицированные. По всем этим причинам строить глобальные модели с какими-то конкретными прогнозами по числу инфицированных и умерших практически невозможно. Я бы с недоверием отнесся к любому, кто такие предсказания публикует. Мы пытаемся оценить не точечные данные, а вероятности сценариев – сценария купирования инфекции или сценария пандемии.

– При этом, как я понимаю, те результаты, которые вы уже выложили, основаны на очень простых моделях, которые не учитывают, например, карантинные меры – а ведь они расширяются с каждым днем.

– Да, это так. Я начал делать модель почти в качестве развлечения, через день у меня появилось 30 добровольных помощников, сейчас их уже под сотню. Это и специалисты по математическому моделированию, и люди из сферы искусственного интеллекта, и люди из хай-тек-индустрии, один из наших сотрудников, например, раньше возглавлял группу Google Translate в Гугле. Сам я до того, как начать научную карьеру, в течение 11 лет возглавлял компанию, которая занималась макроэкономическим прогнозированием и управленческим консалтингом. Мы, кстати, работали и по России в начале 2000-х, во время первого срока Путина – оценивали, чем может обернуться его политика, в частности, предсказали, что она затормозит рост среднего класса. Словом, у нас разношерстная группа, в которой, конечно, есть и студенты, и аспиранты, мы называем наш проект временным, будем улучшать модель и надеемся ежедневно публиковать данные, причем на разных языках, вплоть до суахили. Это может пригодиться в том числе правительствам тех стран, где для такого прогнозирования нет достаточных возможностей. Прямо сейчас мы работаем над тем, чтобы встроить в наши расчеты больше типов данных, например, ту же информацию о карантинных мерах.

– Насколько эти меры полезны, вам понятно?

– У меня в блоге есть запись о том, как много жизней может стоить каждый день задержки карантинных мер – даже в тот момент, когда эпидемия только началась и никаких смертей от вируса еще не зафиксировано. Задержка может в дальнейшем увеличить число погибших в разы. Довольно простые вычисления показывают, насколько опасна стратегия "поживем – увидим", когда правительства принимают меры не на основании опыта других стран, а в качестве запоздалого ответа на происходящее у себя в стране. Сейчас мы собираем базу данных, которая позволит определять и даже прогнозировать реальную эффективность карантинных мер в разных странах. Это особенно ценно для стран, где эпидемия только начинается. Какой будет нагрузка на здравоохранительную систему через три недели? Например, сейчас в Италии приходится спешно переобучать медицинских сестер на работу с пациентами с коронавирусом – конечно, эту работу лучше бы проводить заранее. Если ты знаешь, что у тебя остается время, можно много чего приготовить – хотя бы проложить хороший интернет-канал в дом учителя, которому придется вести уроки онлайн.

– Позволит ли ваша модель оценивать и сравнивать эффективность различных карантинных мер, например, отдельно – закрытие школ, отдельно – отмену массовых мероприятий и так далее?

– Нет, скорее она сможет сказать, как все эти меры работают вместе, в пакете. Понятно, что тем, кто разрабатывает политику реагирования на ситуацию, интересно как раз то, что вы спросили, ведь у каждой из мер есть своя экономическая цена, хорошо бы выбрать самый дешевый набор, который даст достаточно эффективный результат. Но для таких сложных оценок не хватает данных. Реальный образ действия большинства политиков таков, что как только они осознают серьезность ситуации, сразу или почти сразу вводят все возможные меры. И я думаю, это правильно.

– Но цена для экономики у такого подхода огромна.

– О да, цена всего этого кризиса будет гигантской. В 2007 году, когда я все еще был в индустрии макроэкономического прогнозирования, мы были одной из немногих команд, которые предсказывали мировой финансовый кризис. Осенью, когда события уже начали развиваться в плохую сторону, все вокруг, с одной стороны, начали осознавать, что надвигается что-то нехорошее, с другой – никто не торопился действовать, ведь "прямо сейчас кризиса нет". Мы говорили: если отреагировать немедленно, можно успеть что-то изменить, но никто не обращал на эти призывы внимания. Сейчас, по-моему, очень похожая ситуация. Пандемия коронавируса – огромная угроза экономике. Значительную часть сектора сферы услуг ждет обвал, проблемы будут у производственного сектора, перемещение продуктов и людей практически останавливается, под ударом не только транспортная сфера, но и вообще цепочки поставок, ведь они глобальны. Слушайте, люди должны задуматься о том, чтобы начать выращивать для себя фрукты и овощи. Я на полном серьезе сказал своим детям: "У нас есть небольшой сад, мы должны там посадить что-то съедобное, только не картошку, она вредна для поясницы". Каждый может посадить что-нибудь хотя бы у себя на подоконнике!

– А что вы думаете о тех мерах, которые уже принимаются? Франция выделила 300 миллиардов евро, Германия – 500 миллиардов. Не получится потушить пожар бюджетными деньгами?

– Я не думаю, что набор инструментов, которые были разработаны для борьбы с последствиями предыдущих глобальных экономических кризисов, окажется адекватным на этот раз. Очевидно, мировую экономику ожидают глубокие структурные изменения. Это можно сравнить с тем, что переживали страны Восточной Европы после развала советского лагеря в начале 1990-х: тяжелое переходное состояние на пути к совершенно новой экономической структуре. Тогда было три основных подхода, три типа экономической политики, которую западноевропейские и американские экономисты предлагали странам бывшего восточного блока, все они в итоге оказались неадекватными, просто потому что задача была совершенно новая. В итоге почти на 10 лет страны Восточной Европы превратились в своеобразную экономическую лабораторию, где испытывались разные методы и в итоге вырабатывалась какая-то комбинированная стратегия. В сходной ситуации структурного перехода не стоит рассчитывать на готовые инструменты, прямо сейчас никто не знает, что именно нужно делать, эффективные подходы будут постепенно вырабатываться, и их нужно будет отслеживать и распространять.

– Но делать-то что-то надо?

– Разумеется, и поставьте себя на место политиков: первый инстинкт – залить все деньгами. Федеральная резервная система США снизила ключевую ставку сразу на процент – это крайне резкий шаг. Плюс массированный выкуп облигаций – то есть шоковое вливание денег в банковскую систему. Ладно, это может сработать, если через месяц все вернется в норму, но что, если кризис продлится год? Налоговая база попросту истощится, занимать будет негде, инвестиций не будет, вот и все. Нужно признать и принять, что у нас будет глобально новая структура экономики. Пока неизвестно, какой она будет и какие инструменты экономической политики будут эффективно работать во время наступающего большого кризиса. При этом, возможно, какие-то контуры этой новой экономической реальности заметны в мелочах – например, я вижу их в том, как стремительно собралась наша группа, наш "поп-ап институт".

Смотри также

Заложники пандемии. Истории россиян, которые не могут вернуться домой

– Сколько, по-вашему, все продлится – скорее год, чем месяц? Оценки встречаются самые разные.

– Наши модели про это ничего не могут сказать, к сожалению, и нужно иметь в виду, что про вирус мы много чего еще не знаем. Неизвестно, как он отреагирует на теплый сезон, неизвестно, как карантинные меры отразятся на эволюции самого вируса, а это ведь связанные между собой вещи. Например, если принята жесткая социальная изоляция, но в ней остаются дыры – это может заставить вирус стать более вирулентным, а его инкубационный период при этом повысится. Все это почти невозможно учесть в модели. Я могу поделиться только собственным ощущением, которое не основано ни на каких вычислениях, просто интуиция человека, вблизи наблюдавшего несколько глобальных кризисов: пандемия будет остановлена к августу, а основные экономические последствия будут заметны до начала следующего года.

– Не так-то и долго, даже по сравнению с кризисом 2008–09 годов.

– В начале февраля я выступал в Дублине перед группой мировых банковских регуляторов. На той встрече обсуждалось, что по сравнению с кризисом 2009 года возможности для экономической регуляции значительно снизились, а потребность в ней, наоборот, выросла. Мир стал слишком сложным. И в этом смысле глобальный экономический кризис может привести к большему хаосу. Но в то же время монстр, с которым мы столкнулись сегодня, – другой природы, чем ипотечный кризис.

– Мировая экономика стала с 2007 года более хрупкой системой? Или более гибкой?

– В каком-то смысле и то, и другое. Да, сложности регулирования делают ее более хрупкой, но есть много вещей, которые меня вдохновляют. Посмотрите, как быстро был расшифрован и опубликован геном вируса. Сразу несколько вакцин проходят клинические исследования. Наука стала куда более открытой, даже по сравнению с тем, что было 10 лет назад. Пошел слух, что Трамп пытался перекупить одного из разработчиков вакцин, немецкую компанию – вы видели, какую это вызвало реакцию во всем мире, это было искреннее отвращение. Реакция на мои модели, то, как много людей захотели принять участие в работе над ними... Я был по-настоящему впечатлен. Это дает надежду, это свидетельство гибкости, это знак того, что новая экономическая структура может возникнуть очень быстро. Коронавирус вновь напомнил нам, что жители Земли – единое общество, я думаю, что по итогам пандемии мы будем обсуждать не победителей и проигравших, не тех, кто лучше справился с эпидемией, как Эстония и Китай, а кто хуже, как Британия, а глобальную проблему неравенства в мире. Это может стать по-настоящему важным и позитивным последствием кризиса. Впрочем, все может пойти и в противоположную сторону.

– Страны закрываются в своих границах, люди перестают перемещаться, миграция останавливается, коронавирус в некотором смысле возвращает нас в ХХ век. Ограничения легко ввести, но легко ли будет их снять?

– Не забывайте, что даже когда границы закрываются в реальном мире, их не существует в цифровом, это то, чего не было в ХХ веке. Я живу в маленькой деревне в Эссексе, и в соседнем лесу есть такое место, где мобильный интернет работает быстрее, чем вайфай у меня дома. Я нередко провожу оттуда, из леса, телеконференции с коллегами из Хельсинки, Сантьяго и Нью-Йорка. Такой открытости в прошлом веке нельзя было вообразить, – считает Тамаш Дэвид-Барретт.