Иван Толстой: В Амстердаме в минувшие выходные прошла церемония награждения лауреатов самого престижного конкурса в мире профессиональной фотографии World Press Photo Awards. Рассказывает Софья Корниенко.
Софья Корниенко: Независимая неправительственная организация World Press Photo работает в Амстердаме с 1955 года. Амстердамская штаб-квартира – это всего лишь оперативный порт в международной фотографической сети. Помимо выставок и налаживания контактов между профессионалами по всему миру, World Press Photo известна благодаря ежегодному престижному конкурсу. Фотографы-лауреаты конкурса каждую весну собираются в Амстердаме, а выставка их работ объезжает 45 стран. Фотографией 2007 года стал снимок британского фотографа Тима Хетерингтона для журнала Vanity Fair , изображающий усталого, закрывшего лицо рукой американского солдата в Афганистане. Всего лауреатов конкурса в десяти номинациях – более шестидесяти. Их собирательный портрет - одинокий, не способный к длительным отношениям и «нормальной жизни» мужчина среднего возраста, в национальном головном уборе одной из среднеазиатских или ближневосточных стран, живущий между Парижем и Багдадом, который в курсе, как преодолевать блок-посты. Хотя есть среди них и именитые мэтры из Магнума, как ходячий «Монти Пайтон» Мартин Парр, и беременная Лана Стезич, которая привезла свою подборку об афганских женщинах, и сорокалетний фотохудожник Плейтон ( Platon , а по-нашему - Платон), автор знаменитого портрета Владимира Путина в журнале «Тайм». Плейтон оказался любителем баек.
Плейтон: Приехав в Москву, мне пришлось пять дней и ночей ждать, пока меня вызовут, в гостиничном номере, который постоянно прослушивался. На шестой день мне сообщили, что за мной заедет черный гэбэшный BMW , меня затащили в машину и два часа везли куда-то за пределы Москвы, пока мы, наконец, не оказались в темном, глухом лесу. Кругом снег, и перед нами – стена высотой с пятиэтажный дом со снайперской охраной – в общем, сцена из кинофильма времен Холодной Войны. Меня заставили прямо на морозе показывать всю аппаратуру, какая у меня была с собой. Состояние мое трудно передать словами. На мне был надет мой лучший костюм, но после двух часов этой проверки в снегу я весь дрожал, у меня промокли ноги. В итоге меня пропустили в одну из комнат в его частной резиденции и попросили подождать восемь с половиной часов. Мне дали кремлевского чая с гэбэшным печеньем. Затем мне сказали: «Вы можете пройти в его личный кабинет». У меня было всего десять минут на то, чтобы установить свет. Я кинулся к письменному столу в поисках электрической розетки, но она оказалась занята. Не успел я выдернуть штепсель, чтобы подключить свое оборудование, как вдруг на меня набросились десять охранников с криками: «Нет, только не трогай провода!» Они показали, куда шел провод – к телефону красного цвета под стеклянным колпаком. Так из-за меня чуть не началась Третья Мировая. В этот момент в кабинет вошел Путин, и, по-моему, он почувствовал жалость ко мне. Я был весь мокрый, мои эмоции были на пределе. Жалость – единственная причина, по которой он согласился попозировать мне. Талант вызывать чувство жалости – великое оружие фотографа. Первым, что я ему сказал, было: «Отбросим в сторону все формальности. Каково это было – встретиться с Полом Маккартни?» Все вокруг очень удивились, потому что в кабинете Путина принято соблюдать строгое выражение лица, а не улыбаться. А потом, когда мы уже завершили фотосессию и говорили о «Битлз», мне кажется, мне удалось проникнуть в его внутренний мир. Сделанная мной фотография – это игра в «Крестного отца» или «Лицо со шрамом», или что-то в этом роде. Я думаю, Путину эта фотография понравилась. Ведь это то, чего он хочет, это в его стиле – выглядеть как гангстер.
Софья Корниенко: После презентации я спросила Плейтона, почему он согласился на этот проект.
Плейтон: Это моя работа. У меня очень строгие политические убеждения, однако, это моя работа – делать фотопортреты, а, следовательно, часть моей работы заключается в том, чтобы разрушить естественную преграду, естественное сопротивление при встрече, будь то простая застенчивость, волнение или неуверенность, разрушить этот барьер и добраться до внутреннего содержания личности. В данном случае, у меня было всего восемь минут, на то, чтобы нащупать эту связь с тем, что у человека внутри. Нащупав внутреннее содержание, я должен его зафиксировать, как я его вижу. Что же касается политических взглядов, то в мои обязанности не входит заранее придумать угол зрения, под которым я буду снимать героя, чтобы специально изобразить его как злодея, если я, возможно, его таковым считаю. Мое согласие сделать его портрет не означает, что я согласился его воспеть. Я задокументировал его присутствие, для истории.
Софья Корниенко: Однако номер журнала «Тайм», в котором Путин был назван «человеком года», и на обложке которого была опубликована сделанная вами фотография, а также статья, иллюстрацией к которой послужил в итоге созданный вами портрет, были восприняты многими либерально настроенными людьми в России и за ее пределами как предательство со стороны наших западных коллег, поддержка которых так ценна. Интервью с Путиным в «Тайм» не содержало ни одного провоцирующего содержательный разговор вопроса и, в глазах многих, дискредитировало западные идеалы свободной журналистики, которые принято считать ориентиром. Не получается ли так, что ваша фотография была использована в качестве флага, символа этой разочаровавшей многих читателей тенденции и что бы вы хотели сказать тем, кого этот номер журнала возмутил или оскорбил?
Плейтон: Реальная ситуация такова, что, как я уже сказал, документировать ныне живущих – моя работа. Если бы я жил в 40-е годы, я, вполне возможно, фотографировал бы Сталина. Это не значит, что я поддерживаю своих персонажей. Самое главное, чтобы в результате получился портрет, который показывал бы то, каков мой персонаж на самом деле. Того, что происходит с портретом дальше, я проконтролировать не могу. Как только портрет опубликован, он покидает сферу моего влияния и становится достоянием публики. Я убежден, что история так или иначе выносит правду на поверхность. Возможно, некоторых возмутил этот номер журнала или контекст, в котором он был представлен – этого я не могу изменить. Но я задокументировал его. Я показал, что если заглянуть ему глубоко в глаза, то увидишь в них власть, силу, невероятную самодисциплину, и холод, леденящий холод. У меня есть своя сила: визуальный образ способен передать зрителю то, чего не скажет слово. Возможно, люди почувствовали, что на словах их идеалы были преданы, но, что касается фотографии, она такая, какой Путин на самом деле. Он вот такой. И не принять точного портрета нельзя, потому что он – правдивый, честный. Я старался быть честным по отношению к самому себе и к Путину, когда делал свою работу. Это все, чего можно ожидать от фотографа.
Софья Корниенко: Другой фотограф, имеющий непосредственное отношение к России, - это прославившийся за свой цикл о Чечне Стенли Грин ( http://www.noorimages.com )
Стенли Грин: Теперь я собираюсь в Волгоград. Я работаю над репортажем о «шелковом пути» наркоторговцев, который пролегает из Афганистана в Россию. Эту историю, скорее всего, опубликует журнал «Русский репортер». А в прошлый раз я ездил на Кавказ, в 2007 году. Я стараюсь почаще ездить по России, просто наблюдаю, что происходит. Я до сих пор считаю, что Россия, вообще бывший Советский Союз – это удивительное место.
Софья Корниенко: В конце девяностых – начале двухтысячных годов вы провели на Кавказе, в частности – Чечне, несколько лет. В прошлом году вы снова посетили Кавказ. Какие изменения вы для себя отметили?
Стенли Грин: Стало больше коррупции. Коррупция и повальное отвержение, отвержение серьезности ситуации. Нагорно-карабахский конфликт так и остается подвешенным в воздухе, то же самое – положение в Южной Осетии и Абхазии. Более того, Россия подталкивает ситуацию к вооруженному конфликту. Зачем чиновники провоцируют вооруженный конфликт? Потому что они хотят таким образом избавиться от проблем до начала Олимпийских игр, чтобы ничто уже не смогло помешать их роскошному празднику.
Софья Корниенко: Фиксируя это на пленку, вы просто документируете происходящее или вы все-таки надеетесь как-то повлиять на развитие событий?
Стенли Грин: Раньше я думал, что смогу повлиять, но теперь я не настолько наивен, чтобы верить в это. Я не думаю, что мои работы способны вызвать перемены к лучшему. Я надеюсь, что благодаря моим снимкам, некоторые люди просто узнают о существовании конкретной проблемы и, может быть, примут меры. Правда, в девяноста процентах случаев этого не происходит.
Софья Корниенко: Настоящая проблема в том, что большинство россиян никогда не видели ни ваших снимков, ни вообще каких-нибудь настоящих, глубоких фотографий из Чечни.
Стенли Грин: Это, действительно, реальная проблема. Грустная проблема. Когда я говорю об отвержении, я имею в виду, что они не хотят ничего знать. Им хочется верить, что их особенная демократия эффективно работает, и что их президент – не убийца.
Софья Корниенко: А вы или агентства, с которыми вы сотрудничаете, вы пробовали когда-нибудь устроить такую тематическую выставку в России?
Стенли Грин: Много раз пробовали. Но как только упоминаешь само это сочетание слов – «выставка о Чечне – в России»... Вы сами подумайте. Это наивно. Желающие всегда могут найти мои работы в интернете. Это очень просто. Проблема не в отсутствии доступа, а в нежелании смотреть.
Софья Корниенко: Какой образ из тех, что вам удалось (или не удалось) снять в Чечне, выжжен в вашей памяти ярче остальных?
Стенли Грин: Я опубликовал пять тысяч снимков из Чечни, так что, по-моему, я добросовестно передал все, что там происходило. Лично я считаю очень сильным портрет молодой женщины Зелины за полуразбитым окном. [У нее погиб маленький сын - С.К.] Этот снимок очень интересный по свету, он похож на живописное полотно. Или фотографии девушки с Калашниковым – образ Жанны Дарк, воинственной принцессы, полной отчаяния и безысходности. А еще у меня хорошо получились более символические снимки. Например, веревка, подвешенная посреди улицы. Следы насилия в отсутствие на снимке окровавленного тела. Видимое и невидимое.
Софья Корниенко: Вы известны, прежде всего, благодаря вашим фотографиям из мест, преисполненных людского горя. Почему вы выбрали эту тему?
Стенли Грин: Да, я - торговец несчастьем. Я не знаю, как это получилось. Когда-то я фотографировал модные показы и рок-н-ролл, а однажды проснулся в траншее под обстрелом. Где-то свернул не туда. Жалею ли я об этом? О таких вещах нельзя сожалеть, их можно только принять. Может быть, если бы когда-то кто-то предложил мне выбрать правую или левую дверь, красную или синюю таблетку, я выбрал бы синюю.
Софья Корниенко: Я задала вам это вопрос потому, что, как бы ни было очевидно то, что вы оказали огромную услугу – если не современникам, то потомкам – выпив горькую таблетку, в вашей частной жизни этот выбор явился своего рода приговором.
Стенли Грин: Да, никакие серьезные отношения при таком стиле жизни не возможны. «Дорогая, я поеду поснимаю еще одну войну! Прости, дорогая! Пока-пока! Что? Завтра свадьба твоей сестры? Ты уверена, что говорила мне об этом?» Послушайте, что от меня осталось? У меня гепатит С, у меня дистрофия сухожилия в руке, у меня инородное тело в ноге, я не сплю по ночам, я лечусь от посттравматического стрессового синдрома, я не способен поддерживать отношения с женщиной – не то что несколько лет, несколько месяцев! Дней! Я не могу сконцентрироваться, я все вижу в четырехугольной рамке объектива. Глаз сразу начинает строить кадр, ловить момент. Поэтому у меня бегающий взгляд. У меня никогда нет денег, потому что я все до копейки трачу на свои поездки и репортажи о том, что считаю важным. Я пробую просить заказы у журналов, обиваю пороги, как школьник: «Давайте сделаем репортаж!» А они отвечают: «Нет, мы лучше поснимаем, что у Пэрис Хилтон под юбкой». К сожалению, то, что под юбкой у Пэрис Хилтон, не спасет мир.
