Если вы помните, прошлый год был годом равных возможностей – появились удобные съезды на тротуарах, в том числе у пятиэтажек, куда даже на первый этаж инвалид-колясочник вряд ли самостоятельно попадет, поставили лифты в некоторых учебных заведениях, но и там беда – требуется лифтер, наблюдающий за техникой безопасности.
Еще много говорили об образовании, главным образом ЮНИСЕФ и родители детишек с ограниченными возможностями, для них это, после здоровья ребенка, самый актуальный вопрос.
Что и понятно: воспитывают таких детей, как правило, одинокие мамы, а будущее, которое ожидает беспомощного инвалида в России, не может не пугать. Образование, социализация – именно то, что помогает человеку в этом мире устоять – мечта любой из мам, которая растит ребенка-инвалида, но мечта почти недостижимая.
Конечно, есть закон РФ "Об образовании", но, во-первых, традиционный для России медицинский подход к инвалидам осложняет его исполнение, а во-вторых, местные власти не всегда умеют или хотят его правильно прочитать. Но даже тогда, когда, преодолев медицинские и чиновничьи препятствия, удается включить ребенка в школьную среду, возникают не менее сложные вопросы: готова ли эта среда принять, скажем, ребенка с синдромом Дауна?
Вы сами согласитесь, чтобы рядом с вашим чистеньким, умненьким ребенком сидел товарищ с большой головой, капая слюной на парту и мыча в ответ на вопрос учителя? А как же учебный процесс, такой ребенок будет тормозить весь класс – звучит еще один аргумент против инклюзии.
Знаете, я в школе сидела за третьей с конца партой, у окна, а за мной – двоечник, хулиган, за неисправимость и высокий рост сосланный на галерку. Так вот, всякий раз, когда ему требовался карандаш, или просто так, соскучившись, этот выросший из рукавов школьного пиджака верзила больно пихал меня в спину, каждый день, каждый урок. Только не говорите ничего о проявлениях подростковой влюбленности. Ему просто было скучно, и он не знал НИЧЕГО из школьной программы – и не хотел знать. Как вы догадываетесь, аттестат о среднем образовании этот парень получил и социализировался во вполне определенной среде прекрасно.
Это еще одна проблема – трудный подростковый возраст, не умеющие сострадать дети, не принимающие, не понимающие чужую беду, несмотря на все усилия учителя литературы. И что делать в этой ситуации самим учителям, когда детей-инвалидов в классе несколько?
Давайте обсуждать эти вопросы, а ответы, во всяком случае, на некоторые из них, прозвучат в конце недели, в передаче "Классный час Свободы". Программа выходит по воскресеньям в 18:00, повторы - в понедельник в 0:00 и в 6:00.
Три истории инклюзивного образования (фрагмент программы)
Одна история только начинается, ее рассказывает Наталья Селиверстова, ребенку семь лет. Вторая – о мальчике Васе, у него синдром Дауна, он учится в средней школе в Иваново. А третья – рассказ Софьи Розенблюм, как можно вписать ребенка с ограниченными возможностями в школьную среду, если самой устроиться на работу учителем. Её сын сейчас учится в аспирантуре.
Наталья Селиверстова:
- У меня ребенок-инвалид, с детским церебральным параличом с сохранным интеллектом. Ребенок передвигается самостоятельно, полностью сам себя обслуживает. Легкая задержка психического развития, стертая дизартрия, всё. По заключениям всех ПМПК, ребенок готов к общеобразовательной школе, а я боюсь. Потому что мои амбиции – это мои амбиции. Да, я хочу, чтобы он закончил общеобразовательную школу. Мне очень хотелось бы. А сможет ли он потянуть вот эту общеобразовательную программу? Я сейчас столкнулась с такой ситуацией, что когда после коррекционного садика я для социализации отдала его в ортопедический сад, ортопедическую группу, где не 5 детей, 17, ребенок пережил стресс. Почему? Он сохранный, он понимает, что он не такой, как они. У него элементарно не получается взять листочек и ровненько сложить. И у ребенка истерика: как же так, там он был лидером, а здесь он хуже, чем другие. В итоге – я сама психолог, но мне пришлось обратиться за помощью к психологу. И мне, и ребенку.
Ольга Литвак:
– У нас в школе толерантная среда. И по сию пору здороваются дети, даже в Плесе, где мы отдыхали: "Вася, здравствуй, как твои дела?" Я понимаю, что это ребенок из нашей школы. Большая школа, много классов. Единственное, что каждый год, когда приходили новые первоклассники, было такое хи-хи. Я обычно сразу в стойку, как дура. На самом деле этого ничего не нужно, потому что они один раз обернутся, второй, на третий привыкнут. Наоборот, ко мне подходили, говорили: "Что вы его ругаете?" "Виноват, – говорю, – потому что". "Да он же хороший". Они его от меня защищали. Я их никого не знаю. Они же просто видят мои растерянные глаза, потому что я его постоянно искала. На переменах, пока я с учителем разговариваю, он у меня уже где-то растворился, часто в раздевалке. Но первым делом я шла в библиотеку. Это был единственный ребенок в школе, которого искать надо было в библиотеке. Но если библиотека закрыта, то надо искать по школе. Встречаются ребята и говорят: "Вася там, под лестницей сидит, во взрослой раздевалке". И на уроке все были готовы помочь. Это ничего не стоило организовать. Помощь детей, введение в урок.
Я ничего не имею против учителей. Им сказали: "Мы его не учим". Если бы им сказали: "Мы его учим", то было бы так. На четвертый год нашего обучения меняется педагог, и он вдруг мне говорит: "Я его учить не буду". Я уже там четыре года, я там работала до этого несколько лет. И у меня все сжимается. А это педагог, который 100 тысяч получил на конкурсе педагогов. То есть передовой из передовых. И я говорю: "Да вы не учите, не учите. Мы тут так просто сидим". Вы не представляете, как это обидно.
Софья Розенблюм:
– Я пришла в восьмой класс со своим ребенком, который до этого сидел дома и его не брали никуда и никогда. Взяли меня, взяли и его, и дальше у меня была задача сделать так, чтобы я для этих детей стала любимой учительницей. Тогда они в нагрузку будут относиться не так жестоко к моему ребенку. Ровно так и получилось. Но это должно быть честно. Я не должна их использовать, а я действительно должна быть для них настоящей любимой учительницей. То есть мотивация учительская и родительская. Это единственное, что работает. И тогда остальные учителя, которые относятся тоже не очень толерантно, видя, как человек изо всех сил сбивает сметану, тоже начинают помогать. Потому что, когда видят, что родитель ничего ни от кого не требует, а только сам бьется, всегда образуются рядом хорошие люди. И атмосфера меняется. То есть травить этого ребенка среди учителей становится уже не модным. Это единственный работающий путь.
Если что-то происходило, то дети прекрасно все понимали, они приходили ко мне и говорили: "Держитесь, сейчас на географии было такое, сейчас это все докатится до вас". Да, есть все. Есть дети, которые, несмотря ни на что, дразнили, обижали. Не важно. Все равно с ними нормально выстраиваешь отношения, как учитель с учениками. И постепенно все меняется. Но эта среда выстраивается своими руками. В какой-то момент возникает выбор, потому что мой ребенок сейчас громит школу, а у меня класс, и я не имею права бросить свой класс. Значит, я в этот момент выбираю. Я выбираю класс, а там как получится.
Все эти правозащитные родительские организации очень настроены на то, чтобы родители боролись за свои права. Наверное, это правильно. Но задачи наши надо разделять. Я хочу помочь в этой жизни здесь и теперь своему ребенку или я хочу исправить человечество. Вот человечество исправить точно не удастся. А помочь своему ребенку и еще соседнему, и еще пятерым, тоже соседним, у меня получится точно. Но когда мы начинаем разговаривать на юридическом языке и бороться за права, в этот момент школа, администрация, учителя – все становятся против нас. Это оппозиция. И в этом смысле ребенок проваливается в эту щель. Государство – это отдельная история, не подкреплены все эти законы ничем. То есть никакого ресурса у школы нет. И поэтому учителя поставлены в такую ситуацию: они не могут выполнить то, чего мы от них добиваемся по закону. Значит, в этой ситуации можно, осознав это, работать на какое-то сотрудничество. Да, это положение человека с протянутой рукой. Я пришла в школу как человек с протянутой рукой: "Помогите мне, пожалуйста, вы лично". Государство мне должно, и оно не выполняет. Но вы лично мне ничего не должны, поэтому вас лично я прошу только о помощи. И вот это работает.
Еще много говорили об образовании, главным образом ЮНИСЕФ и родители детишек с ограниченными возможностями, для них это, после здоровья ребенка, самый актуальный вопрос.
Что и понятно: воспитывают таких детей, как правило, одинокие мамы, а будущее, которое ожидает беспомощного инвалида в России, не может не пугать. Образование, социализация – именно то, что помогает человеку в этом мире устоять – мечта любой из мам, которая растит ребенка-инвалида, но мечта почти недостижимая.
Конечно, есть закон РФ "Об образовании", но, во-первых, традиционный для России медицинский подход к инвалидам осложняет его исполнение, а во-вторых, местные власти не всегда умеют или хотят его правильно прочитать. Но даже тогда, когда, преодолев медицинские и чиновничьи препятствия, удается включить ребенка в школьную среду, возникают не менее сложные вопросы: готова ли эта среда принять, скажем, ребенка с синдромом Дауна?
Вы сами согласитесь, чтобы рядом с вашим чистеньким, умненьким ребенком сидел товарищ с большой головой, капая слюной на парту и мыча в ответ на вопрос учителя? А как же учебный процесс, такой ребенок будет тормозить весь класс – звучит еще один аргумент против инклюзии.
Знаете, я в школе сидела за третьей с конца партой, у окна, а за мной – двоечник, хулиган, за неисправимость и высокий рост сосланный на галерку. Так вот, всякий раз, когда ему требовался карандаш, или просто так, соскучившись, этот выросший из рукавов школьного пиджака верзила больно пихал меня в спину, каждый день, каждый урок. Только не говорите ничего о проявлениях подростковой влюбленности. Ему просто было скучно, и он не знал НИЧЕГО из школьной программы – и не хотел знать. Как вы догадываетесь, аттестат о среднем образовании этот парень получил и социализировался во вполне определенной среде прекрасно.
Это еще одна проблема – трудный подростковый возраст, не умеющие сострадать дети, не принимающие, не понимающие чужую беду, несмотря на все усилия учителя литературы. И что делать в этой ситуации самим учителям, когда детей-инвалидов в классе несколько?
Давайте обсуждать эти вопросы, а ответы, во всяком случае, на некоторые из них, прозвучат в конце недели, в передаче "Классный час Свободы". Программа выходит по воскресеньям в 18:00, повторы - в понедельник в 0:00 и в 6:00.
Три истории инклюзивного образования (фрагмент программы)
Одна история только начинается, ее рассказывает Наталья Селиверстова, ребенку семь лет. Вторая – о мальчике Васе, у него синдром Дауна, он учится в средней школе в Иваново. А третья – рассказ Софьи Розенблюм, как можно вписать ребенка с ограниченными возможностями в школьную среду, если самой устроиться на работу учителем. Её сын сейчас учится в аспирантуре.
Наталья Селиверстова:
- У меня ребенок-инвалид, с детским церебральным параличом с сохранным интеллектом. Ребенок передвигается самостоятельно, полностью сам себя обслуживает. Легкая задержка психического развития, стертая дизартрия, всё. По заключениям всех ПМПК, ребенок готов к общеобразовательной школе, а я боюсь. Потому что мои амбиции – это мои амбиции. Да, я хочу, чтобы он закончил общеобразовательную школу. Мне очень хотелось бы. А сможет ли он потянуть вот эту общеобразовательную программу? Я сейчас столкнулась с такой ситуацией, что когда после коррекционного садика я для социализации отдала его в ортопедический сад, ортопедическую группу, где не 5 детей, 17, ребенок пережил стресс. Почему? Он сохранный, он понимает, что он не такой, как они. У него элементарно не получается взять листочек и ровненько сложить. И у ребенка истерика: как же так, там он был лидером, а здесь он хуже, чем другие. В итоге – я сама психолог, но мне пришлось обратиться за помощью к психологу. И мне, и ребенку.
Ольга Литвак:
– У нас в школе толерантная среда. И по сию пору здороваются дети, даже в Плесе, где мы отдыхали: "Вася, здравствуй, как твои дела?" Я понимаю, что это ребенок из нашей школы. Большая школа, много классов. Единственное, что каждый год, когда приходили новые первоклассники, было такое хи-хи. Я обычно сразу в стойку, как дура. На самом деле этого ничего не нужно, потому что они один раз обернутся, второй, на третий привыкнут. Наоборот, ко мне подходили, говорили: "Что вы его ругаете?" "Виноват, – говорю, – потому что". "Да он же хороший". Они его от меня защищали. Я их никого не знаю. Они же просто видят мои растерянные глаза, потому что я его постоянно искала. На переменах, пока я с учителем разговариваю, он у меня уже где-то растворился, часто в раздевалке. Но первым делом я шла в библиотеку. Это был единственный ребенок в школе, которого искать надо было в библиотеке. Но если библиотека закрыта, то надо искать по школе. Встречаются ребята и говорят: "Вася там, под лестницей сидит, во взрослой раздевалке". И на уроке все были готовы помочь. Это ничего не стоило организовать. Помощь детей, введение в урок.
Я ничего не имею против учителей. Им сказали: "Мы его не учим". Если бы им сказали: "Мы его учим", то было бы так. На четвертый год нашего обучения меняется педагог, и он вдруг мне говорит: "Я его учить не буду". Я уже там четыре года, я там работала до этого несколько лет. И у меня все сжимается. А это педагог, который 100 тысяч получил на конкурсе педагогов. То есть передовой из передовых. И я говорю: "Да вы не учите, не учите. Мы тут так просто сидим". Вы не представляете, как это обидно.
Софья Розенблюм:
– Я пришла в восьмой класс со своим ребенком, который до этого сидел дома и его не брали никуда и никогда. Взяли меня, взяли и его, и дальше у меня была задача сделать так, чтобы я для этих детей стала любимой учительницей. Тогда они в нагрузку будут относиться не так жестоко к моему ребенку. Ровно так и получилось. Но это должно быть честно. Я не должна их использовать, а я действительно должна быть для них настоящей любимой учительницей. То есть мотивация учительская и родительская. Это единственное, что работает. И тогда остальные учителя, которые относятся тоже не очень толерантно, видя, как человек изо всех сил сбивает сметану, тоже начинают помогать. Потому что, когда видят, что родитель ничего ни от кого не требует, а только сам бьется, всегда образуются рядом хорошие люди. И атмосфера меняется. То есть травить этого ребенка среди учителей становится уже не модным. Это единственный работающий путь.
Если что-то происходило, то дети прекрасно все понимали, они приходили ко мне и говорили: "Держитесь, сейчас на географии было такое, сейчас это все докатится до вас". Да, есть все. Есть дети, которые, несмотря ни на что, дразнили, обижали. Не важно. Все равно с ними нормально выстраиваешь отношения, как учитель с учениками. И постепенно все меняется. Но эта среда выстраивается своими руками. В какой-то момент возникает выбор, потому что мой ребенок сейчас громит школу, а у меня класс, и я не имею права бросить свой класс. Значит, я в этот момент выбираю. Я выбираю класс, а там как получится.
Все эти правозащитные родительские организации очень настроены на то, чтобы родители боролись за свои права. Наверное, это правильно. Но задачи наши надо разделять. Я хочу помочь в этой жизни здесь и теперь своему ребенку или я хочу исправить человечество. Вот человечество исправить точно не удастся. А помочь своему ребенку и еще соседнему, и еще пятерым, тоже соседним, у меня получится точно. Но когда мы начинаем разговаривать на юридическом языке и бороться за права, в этот момент школа, администрация, учителя – все становятся против нас. Это оппозиция. И в этом смысле ребенок проваливается в эту щель. Государство – это отдельная история, не подкреплены все эти законы ничем. То есть никакого ресурса у школы нет. И поэтому учителя поставлены в такую ситуацию: они не могут выполнить то, чего мы от них добиваемся по закону. Значит, в этой ситуации можно, осознав это, работать на какое-то сотрудничество. Да, это положение человека с протянутой рукой. Я пришла в школу как человек с протянутой рукой: "Помогите мне, пожалуйста, вы лично". Государство мне должно, и оно не выполняет. Но вы лично мне ничего не должны, поэтому вас лично я прошу только о помощи. И вот это работает.
