Мальчику три года. У него аутизм. Мы не можем с ним поговорить, потому что он не говорит. Я говорю с его мамой. Её зовут Катя. Три года назад она делала успешную карьеру в рекламном бизнесе и даже подумать не могла, что когда-нибудь за десять тысяч рублей сделает хоть что-нибудь. Теперь, чтобы оформить ребенку инвалидность и получать десять тысяч рублей пенсии, Катя покорно обходит врачебные кабинеты, в каждом из которых ей предлагают сдать сына в психоневрологический интернат.
В Москве есть единственная больница номер 6, где освидетельствуют психически больных детей, чтобы оформить им инвалидность. Если у вас психически больной ребенок, вам не избежать "Шестерки".
Катя заходит к психиатру. Психиатр даже не смотрит на мальчика, только спрашивает:
"Пирамидку собирает?"
"Не собирает", ¬– честно признается Катя.
А мальчик тем временем задумчиво смотрит в окно, погружен в свой внутренний мир, и Бог знает, что он из этого своего аутичного мира слышит и понимает.
"Тогда сдайте его в социальной учреждение!" – советует психиатр.
"В смысле детский сад есть какой-то для таких детей?" – не понимает Катя.
"Да нет. Интернат!"
Тут только до Кати доходит, что ей предлагают отказаться от ребенка. Ее ребенка не осматривают. Ей не предлагают помощи. Ей не советуют, какие можно придумать для такого ребенка занятия и упражнения. Ей не дают списка коррекционных детских садов. Ей не называют дефектологов, которые могли бы поработать с ребенком. Ей просто предлагают от ребенка отказаться.
"У вас же есть старшая дочь?"
"Есть"
"Она здорова?"
"Здорова".
"Ну, вот живите со здоровым ребенком и радуйтесь".
Приблизительно такой же разговор Катя выдерживает не только в кабинете психиатра, но и в кабинете дефектолога, логопеда, психолога… и каких там еще нужно пройти специалистов, чтобы оформить ребенку инвалидность?
Вся система настроена на то, чтобы склонить Катю к предательству. Катя читала где-то, что на каждого ребенка в психоневрологическом интернате государство ежемесячно тратит полторы тысячи долларов. Если бы эти деньги отдали ей, Катя устроила бы для своего ребенка занятия и, возможно, ей удалось бы хотя бы отчасти социализировать мальчика.
Катя читала на форумах, где общаются родители детей больных аутизмом, что в Канаде, в Германии и в Израиле существуют для таких детей специальные детские сады, в которых пятеро малышей в группе и на каждого ребенка – по специалисту. Если бы был такой детский сад, Катя сумела бы сама заработать деньги. Она умеет зарабатывать деньги, и даже столько, чтобы можно было специальный сад частично оплачивать.
Но нет специального сада. Нет достаточного числа дефектологов. Никто Кате не помогает. Вся система настроена так, чтобы женщина бросила своего больного ребенка, и чтобы всю жизнь за полторы тысячи долларов в месяц государство содержало больного ребенка, как зверька, в клетке.
А мальчик стоит и задумчиво смотрит в окно. И мы не знаем, что именно из происходящего он понимает, и как к происходящему относится.
Возможно, он понимает всё. Возможно, он понимает, что сегодня мама его не сдала. Возможно, он понимает, что все остальные его сдали.
В Москве есть единственная больница номер 6, где освидетельствуют психически больных детей, чтобы оформить им инвалидность. Если у вас психически больной ребенок, вам не избежать "Шестерки".
Катя заходит к психиатру. Психиатр даже не смотрит на мальчика, только спрашивает:
"Пирамидку собирает?"
"Не собирает", ¬– честно признается Катя.
А мальчик тем временем задумчиво смотрит в окно, погружен в свой внутренний мир, и Бог знает, что он из этого своего аутичного мира слышит и понимает.
"Тогда сдайте его в социальной учреждение!" – советует психиатр.
"В смысле детский сад есть какой-то для таких детей?" – не понимает Катя.
"Да нет. Интернат!"
Тут только до Кати доходит, что ей предлагают отказаться от ребенка. Ее ребенка не осматривают. Ей не предлагают помощи. Ей не советуют, какие можно придумать для такого ребенка занятия и упражнения. Ей не дают списка коррекционных детских садов. Ей не называют дефектологов, которые могли бы поработать с ребенком. Ей просто предлагают от ребенка отказаться.
"У вас же есть старшая дочь?"
"Есть"
"Она здорова?"
"Здорова".
"Ну, вот живите со здоровым ребенком и радуйтесь".
Приблизительно такой же разговор Катя выдерживает не только в кабинете психиатра, но и в кабинете дефектолога, логопеда, психолога… и каких там еще нужно пройти специалистов, чтобы оформить ребенку инвалидность?
Вся система настроена на то, чтобы склонить Катю к предательству. Катя читала где-то, что на каждого ребенка в психоневрологическом интернате государство ежемесячно тратит полторы тысячи долларов. Если бы эти деньги отдали ей, Катя устроила бы для своего ребенка занятия и, возможно, ей удалось бы хотя бы отчасти социализировать мальчика.
Катя читала на форумах, где общаются родители детей больных аутизмом, что в Канаде, в Германии и в Израиле существуют для таких детей специальные детские сады, в которых пятеро малышей в группе и на каждого ребенка – по специалисту. Если бы был такой детский сад, Катя сумела бы сама заработать деньги. Она умеет зарабатывать деньги, и даже столько, чтобы можно было специальный сад частично оплачивать.
Но нет специального сада. Нет достаточного числа дефектологов. Никто Кате не помогает. Вся система настроена так, чтобы женщина бросила своего больного ребенка, и чтобы всю жизнь за полторы тысячи долларов в месяц государство содержало больного ребенка, как зверька, в клетке.
А мальчик стоит и задумчиво смотрит в окно. И мы не знаем, что именно из происходящего он понимает, и как к происходящему относится.
Возможно, он понимает всё. Возможно, он понимает, что сегодня мама его не сдала. Возможно, он понимает, что все остальные его сдали.