Александр Генис: Я ждал этой книги много лет, собственно, столько, сколько я читаю Бродского. Трудный поэт, он требует от читателя максимальных усилий, немало знаний, а часто – и помощи. Можно, конечно, читать Бродского ''без перевода'', надеясь уловить интуицией то, что не дошло до интеллекта. Так я, например, воспринимал новые стихи Бродского в его исполнении. Но это было лишь прологом к долгой работе постижения. И на этом этапе бесценными становятся комментарии друга, знавшего поэта всю жизнь. Я всегда обращался к Лосеву за расшифровкой непонятной строфы, аллюзии, неологизма или частного намека. Он знал о Бродском все и готовился оставить нам это неслыханное богатство. Сейчас, когда на свете уже нет обоих, наконец, вышел академический памятник Бродскому – двухтомник его стихов с комментариями Льва Лосева. Много лет назад, приступая к этому титаническому труду, Лосев писал о своих планах так:
''Мне предложили подготовить том для “Новой библиотеки поэта” — составление, предисловие, примечания. За эту работу я взялся с радостью, потому что таким образом получается как бы ежедневное общение с Иосифом, от которого иначе отвлекали бы другие дела. Он уже не скажет ничего нового, но в том, что им сказано, бесконечно много еще не расслышанного и недослышанного.(…) Мне повезло знать о Бродском, о культурном контексте его творчества в России и в Америке больше, чем многим современникам, а тем более читателям идущих нам на смену поколений, и мне кажется, что я должен как-то сохранить то, что я знаю. Тем более что это доставляет мне колоссальное удовольствие''.
Отныне я всем советую читать Бродского с комментариями Лосева. Только так из этой сложной поэзии можно извлечь всю глубину и радость. Сегодня мы с поэтом Владимиром Гандельсманом обсуждаем подготовленный профессором Лосевым двухтомник Иосифа Бродского в серии ''Библиотека поэта''. Прошу вас, Володя.
Владимир Гандельсман: Я думаю, что повезло всем: Бродскому, Лосеву и читателям. Понятно, что те, кто купили или купят это собрание, - поклонники поэзии Бродского (коллекционеры всевозможных серий не в счет) и, конечно, они знают его творчество. Поэтому наш разговор сегодня не столько о стихах, сколько об уникальности издания. В двух томах около 1000 страниц текста и около 500, то есть половина всего текста, приходится на примечания и вступительную статью. Я думаю, что мы вправе говорить о двух авторах этого собрания, - не знаю, была ли в истории издательского дела подобная ситуация, когда труд составителя и комментатора соответствовал бы предмету в такой степени в смысле компетентности, бережности и, я бы сказал, художественности.
Александр Генис: Лосев говорил, что комментариев много не бывает, и тут я с ним полностью согласен. Но давайте начнем наш обзор с принципов, по которым составлено это и впрямь уникальное собрание. Ведь известно, что Бродский придавал большое значение составлению своих сборников, их композиции. Он всегда говорил: ''Не так важно, что написано, как важно, что за чем идет''.
Владимир Гандельсман: Насчет композиции и комментариев. В эпиграф к своим комментариям Лосев вынес несколько высказываний. (Наличие эпиграфов уже говорит об отношении Лосева к комментариям как к художественному тексту!)
Александр Генис: Ну да, это не совсем академическая практика.
Владимир Гандельсман: В частности, вынесены слова Иосифа Александровича, в которых выражается ужас по поводу возможного хаоса в последующих когда-то изданиях. И затем, цитирую: ''Потому что ничего более страшного, чем посмертные комментарии, вообразить себе нельзя''.
Александр Генис: Но тут не так все просто. Что бы ни говорил Бродский, Лосев на это ответил заранее. Чтобы убедиться в том, что Бродский не так уж категорически относился к комментариям, стоит процитировать эссе Льва Лосева на эту тему, которое было опубликовано еще в 2000 году в ''НЛО''. В этом эссе Лосев писал:
''Бродский был безразличен к тому, что мы писали о его стихах, но в принципе комментирования стихов отнюдь не отвергал. Этим ведь он и сам занимался, и лишь отчасти для заработка. Его университетские курсы назывались “Русская поэзия”, или “Сравнительная поэзия 20 века”, или “Римские лирики”, но практически Бродский входил в аудиторию и в течение часа или двух комментировал намеченное на сегодня стихотворение. Часа на стихотворение не хватало никогда, но часто и двух (…)''
Таким образом сам Бродский только и занимался тем, что комментировал стихи, и его студенты (а я знал некоторых из них, которые потом стали замечательными переводчиками, но не стихов, а прозы) говорили, что следить за тем, как Бродский разбирает стихотворение, как он высасывает из каждой строчки мозг этой строчки было страшно интересно. И это оправдывает и весь лосевский проект.
Ну а теперь мы можем поговорить о составе этого двухтомника.
Владимир Гандельсман: В основе – шесть сборников, составленных самим Бродским и изданных в Америке по-русски: ''Остановка в пустыне'', ''Конец прекрасной эпохи'', ''Часть речи'', ''Новые стансы к Августе'', ''Урания'' и ''Пейзаж с наводнением''.
Александр Генис: Естественно, возникает вопрос, даже два: в чем отличие, помимо, конечно, комментариев Лосева, от предыдущих изданий и есть ли что-то, что публикуется впервые?
Владимир Гандельсман: Прежде всего надо упомянуть ''Сочинения Иосифа Бродского'', осуществленное Геннадием Федоровичем Комаровым и Пушкинским фондом в Питере. Сочинения издавались с ведома автора, но они составлены хронологически, а не по сборникам, составлявшимся самим поэтом. Что касается нового, то да, с разрешения наследников публикуется несколько текстов, не предназначавшихся автором для публикации.
Александр Генис: Я знаю, что за каждый текст шла мучительная борьба. Кое-что так и осталось за пределами нынешнего собрания. Но такова была воля и самого Бродского. Интересно, что размышляя о принципах академического издания, Лосев мечтал напечатать Бродского так, как немцы выпускают Гете — он специально изучил вопрос. Сперва все стихи в составе сборников, а потом – в хронологическом порядке. Но кто же такое себе теперь может позволить. Собрание сочинений Гете выходило чуть не сто лет и там чуть не сто томов. Немцы могли себе это позволить. Сейчас это трудно вообразить - даже это изумительное издание с лосевскими комментариями вышло карликовым тиражом в 1500 экземпляров. Но давайте перейдем к примечаниям.
Владимир Гандельсман: Примечания устроены так. К каждому сборнику – краткая издательская история, заметка о его составе и обзор критики. Конкретно к стихам даются сведения о первой публикации, описания изменений текста, если таковые были, и так далее. Потом построчные примечания. Они двух видов – объяснения слов, имен и названий, а затем – кроссреференции, поскольку, как пишет Лосев: ''Бродскому свойственно варьировать, противопоставлять, а иногда и прямо повторять одни и те же образы, мотивы, сентенции… (…) кроссреференции призваны помочь читателю воспринимать все написанное поэтом как единый текст''. Ну и, наверное, надо назвать людей, поэтов, критиков, друзей Бродского, на которых ссылается Лосев, не всех, потому что просто не хватит времени на перечисление, но всё же: это Владимир Марамзин, который в начале 70-х разыскивал и собирал рукописи Бродского...
Александр Генис: …За что его и посадили…
Владимир Гандельсман: Да, а самиздатское пятитомное собрание было известно как ''марамзинский список'', это филологи и друзья Яков Гордин и Михаил Мейлах, это Ардов, Барышников, Беломлинский, Венцлова, Волков… Есть, Саша, и Ваше имя среди тех, кто снабжал Лосева историко-литературной или биографической справкой. Может быть, Вы расскажите о Вашем конкретном вкладе в это издание?
Александр Генис: Мы лет тридцать дружили с Лосевым – вместе путешествовали, вкусно ели, вкусно пили, интересно пили, и всегда говорили о Бродском. Впрочем, я думаю, что в русской Америке о Бродском все всегда говорят. Недавно я получил письмо от одного слушателя, который пишет: ''У нас в мастерской (я уж не знаю, что они делают) компьютер стоит и мы все время слушаем ваши передачи. Очень нравится, только не понимаем, почему вы все время говорите о каком-то Бродском. Может, он вам объявление дает?''. Так вот, он нам объявление не дает, но о Бродском мы говорили всегда, и с Лосевым тоже. Пока шла работа над комментариями, Лосев регулярно рассказывал о них в нашей программе на ''Свободе''. Ну и, конечно, он иногда звонил, когда ему нужна была какая-нибудь хитрая цитата. Помню, однажды, я ему помог найти тот эпизод из ''Анабасиса'' Ксенофонта, который Бродский использовал в своей поэме “Post aetatem nostram”:
Снявшись с потолка,
большая муха, сделав круг, садится
на белую намыленную щеку
заснувшего и, утопая в пене,
как бедные пельтасты Ксенофонта
в снегах армянских, медленно ползет
через провалы, выступы, ущелья…
Вот про эти ''пельтасты Ксенофонта'' Лосев спрашивал. Ему понадобилось точно знать, в какой книге ''Анабасиса'' цитируется это место.
Владимир Гандельсман: В комментариях интересно многое, почти всё. Это грандиозный труд. Приведу почему-то мне запомнившееся примечание, совершенно незначительное, но его мог сделать именно поэт Лосев, знавший американскую поэзию. В стихотворении ''Часть речи'' есть выразительное описание, как ''лающая собака / вылетает из подворотни, как скомканная бумага''. Лосев приводит аналогию из стихотворения американского поэта Рэндэлла Джаррелла ''Счастливый кот'', где есть такое определение животного – ''скомканный бедняга'' (''a poor crumpled thing''). Тут, кстати, можно заметить и то, что ''бедняга'' превратился в рифмующуюся с ним ''бумагу'' у Бродского.
Александр Генис: Бродский говорил, я сам от него это слышал, что ''мучительно часто выскакивают английские рифмы к русскому слову''.
Владимир Гандельсман: Есть примечания, которые (если их развернуть) тянут на статью или даже на книгу. Это касается больших вещей, таких, как ''Разговор с небожителем'', например. В том же цикле из ''Части речи'' есть стихотворение со строчкой ''темно-синее утро в заиндевевшей раме'', и о нём сказано, что это единственное стихотворение Бродского, вспоминающее детство. Тоже интересный комментарий, потому что наводит на размышления.
Александр Генис: Действительно, странно. Аналог – Пушкин, у которого тоже нет воспоминаний о детстве...
Владимир Гандельсман: Верно. И еще – эта легкость, с которой усваивался опыт предыдущей литературы, и плодотворность в развитии и преображении этого опыта, - тоже роднит с Пушкиным. Всем известна любовь Бродского к Баратынскому, но Пушкин был не менее для него значим. В частности, его последнее в жизни письмо размышляет о Пушкине, письмо адресовано Джеймсу Райсу, а переведено Лосевым. В конце жизни Бродский перечитывал прозу Пушкина, о чем остроумно пишет: ''Читая его, неизбежно начинаешь понимать, до какой же степени опозорилась русская проза в этом столетии. Главный злодей, конечно, поток сознания. Мы никогда не отличались ясностью выражения, но милый поток практически узаконил — можно сказать, под эгидой Объединенных Наций — нашу склонность к околичностям''.
Александр Генис: Бродский замечательно сказал: ''Мы — народ придаточного предложения''. ''Гуттаперчевый язык'', - говорил он про русский язык. Действительно, остроумно и решительно, хотя и не совсем справедливо, что тоже характерно для Бродского, потому что он бывал очень несправедливым. Между прочим, сам он по-английски писал с придаточными предложениями. И в 20-м веке бывала великолепная проза. Тот же Платонов, которого Бродский любил больше всех. Но Бродский часто бросал категорические заявления, иногда абсолютно безответственные.
Владимир Гандельсман: Это обаяние, эта решительность высказывания - это Бродский, его манера. И не столько даже мысль, сколько завихрения мысли, которые мы так любим у него. Я думаю еще, что отсутствие воспоминаний о детстве связано с моментом инициации, с решающим моментом в жизни, который произошел у Бродского значительно позже, не в детстве. Лосев отмечает этот момент в предисловии, которое является литературной биографией поэта, а именно: чтение Ахматовой ''Большой элегии Джону Донну'' и ее реакция – ''Вы просто не представляете себе, что вы написали''. То же и у Пушкина – его инициация произошла, конечно же, в Лицее, и роль Ахматовой играл Державин.
Александр Генис: Как вы оцениваете стиль Лосева-филолога, который так категорически отличался от Лосева-поэта? Мне кажется, что они даже незнакомы были друг с другом.
Владимир Гандельсман: Не знаю, но я отмечу лапидарность изложения Лосева, тщательность и ясность. Это есть и в стихах. Он великолепно видит все главные события жизни Бродского – и внешне-биографические, и внутренние, духовные.
Это и стихотворение Ахматовой ''Ты не знаешь, что тебе простили…'', то есть обретение темы прощения, не только как темы поэтической, но главным образом, как смысла жизни, это и влияние англо-американской поэзии, метафизиков 17-го века. Много всего. Это и тема благодарности в предощущении близкой смерти (''Век скоро кончится, но раньше кончусь я…''), это единственное у Бродского прямое обращение к Богу: ''Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я / благодарен за все; за куриный хрящик / и за стрекот ножниц, уже кроящих / мне темноту, раз она – Твоя''.
Александр Генис: И ''Твоя'' здесь с большой буквы, конечно. Я с Лосевым не раз говорил о религиозных взглядах Бродского и он мне сказал, что если бы существовал сейчас культ Олимпийских богов, то Бродский бы и над ними издевался. В связи с этим естественно обсудить, как Лосев решает острую проблему отношений Бродского с религией, с принадлежностью к какой-то конфессии.
Владимир Гандельсман: Я думаю, что Бродский над богом Аполлоном не издевался бы.
Александр Генис: Но над жрецами Аполлона издевался бы наверняка.
Владимир Гандельсман: У Лосева говорится о том, что – цитирую – ''того ''прыжка веры'', который совершают иные в безвыходной экзистенциальной ситуации (в которой Бродский находился, особенно в последние годы жизни — В.Г.), Бродский все же не совершил''. С одобрением Лосев приводит слова Солженицына о том, что у Бродского ''…рождественская тема обрамлена как бы в стороне…''. Мне не нравится ни звучащее сожаление о том, что не совершен прыжок веры, ни цитата из Солженицына. Человек не может совершать прыжок туда, где он уже находится.
Александр Генис: Интересная точка зрения. Давайте завершим наш обзор незнакомыми стихами Бродского? Что Вы для себя нашли нового?
Владимир Гандельсман: Давайте, но я хочу поступить неожиданно и прочесть то, что мне не очень нравится. Не нравится, потому что это слишком пафосно и совершенно не по-Бродскому. В скобках замечу, что Ахматова сказала по поводу того, что я сейчас прочту: ''Либо я ничего не понимаю в стихах, либо это гениально''. Так что мое мнение — это мое мнение, у Ахматовой было другое. Между тем, мне кажется, что эти строки прочесть необходимо именно сейчас, когда у некоторых русских интеллигентов появилась мода называть русский народ ''быдлом''. Находясь в ссылке, будучи еще совсем молодым человеком, Бродский пишет стихотворение ''Народ''. Закончим, процитировав его финал:
Путь певца – это родиной выбранный путь.
И куда ни взгляни – можно только к народу свернуть,
раствориться, как капля, в бессчетных людских голосах,
затеряться листком в неумолчно шумящих лесах.
Пусть возносит народ – а других я не знаю судей.
Словно высохший куст – самомненье отдельных людей.
Лишь народ может дать высоту, путеводную нить,
ибо не с чем свой рост на отшибе от леса сравнить.
Припадаю к народу. Припадаю к великой реке.
Пью великую речь, растворяюсь в ее языке.
Припадаю к реке, бесконечно текущей вдоль глаз
сквозь века, прямо в нас, мимо нас, дальше нас.