Марина Тимашева: Теперь Илья Смирнов в особо сложных случаях приносит по две книжки. “Всемилостивейше повелено быть саратовским губернатором…” - так называется сборник, вышедший только что в Саратове, в издательском центре “Наука”. Полиграфически более скромная книжка “Саратовский губернатор П.А. Столыпин в зеркале документов (1903 – 1906 гг.)” - это вроде “приквела” к официальному юбилейному изданию, правильно я понимаю?
Илья Смирнов: Можно и так, потому что скромный сборник вышел в 2007 году, а сюжеты в обоих саратовских изданиях раскрываются примерно те же самые: Пётр Аркадьевич Столыпин на посту губернатора, с которого он и совершил в разгар Первой русской революции прыжок в большую всероссийскую политику.
Два слова по истории вопроса. Еще при Горбачёве профессор В.Б. Кобрин предостерегал коллег от “перевернутых стереотипов” с механической переменой плюса на минус. Так и произошло. Для героев приватизации вчерашний тиран и “вешатель” Столыпин оказался неиссякаемым источником вдохновения…
Марина Тимашева: Я, конечно, не специалист, но, по-моему, он был личностью несколько иного масштаба, чем герои приватизации…
Илья Смирнов: Конечно. Как подчеркивается в комментариях к сборнику, “современники, в том числе и оппоненты Столыпина, не отрицали его смелость” (241), у него имелись твёрдые убеждения, а не только хватательные инстинкты. Но ему начали приписывать и какую-то особую судьбоносную роль преобразователя России масштабов Петра Великого, что входило уже в явное противоречие с фактами, можно было бы сказать – анекдотическое противоречие, если бы судьба этого политика не сложилась так трагично, ведь он был убит секретным агентом своей же полиции, а еще лет через пять всё здание, которое он так отчаянно оборонял, повалилось на головы обитателям.
Марина Тимашева: Вам ответят, что ему война помешала.
Илья Смирнов: Да, история в сослагательном наклонении: если бы, да кабы. Можно подумать, Россию в эту войну, как и в предыдущую с Японией, втравили марсиане. И вот теперь скажите мне: в условиях такого соцзаказа сверху как должно было бы выглядеть официальное издание – а здесь в выходных данных среди копирайтов на первом месте: “Управление делами правительства Саратовской области” - к 150-летию Столыпина?
Марина Тимашева: Наверное, как парадный портрет, примерно представляю.
Илья Смирнов: А выглядит совсем не так.
Уточняю: в самом конце сборника есть один маленький текст, написанный именно в таком стиле, какой Вы себя сразу представили. “Известный скульптор, Заслуженный художник РФ Вячеслав Михайлович Клыков, президент Международного фонда славянской письменности и культуры, автор памятников святым подвижникам Руси: Владимиру Крестителю, Сергию Радонежскому, Серафиму Саровскому, Илье Муромцу, императору Николаю 11, а также А.С. Пушкину в Тирасполе и полководцу Г.К. Жукову в Москве, предложил губернатору Д.Ф. Аяцкову поставить памятник Столыпину в Саратове” (203)
Марина Тимашева: То есть, Пушкин и Жуков к подвижникам Руси не относятся?
Илья Смирнов: Просто примкнувшие – “а также…”. Но это текст, повторяю, маленький, всего 4 странички, посвященный очень конкретному предмету, памятнику, и я не вижу ничего особенно вредного в том, что в сборнике отражена и такая позиция. Для общей репрезентативности, как сказали бы наши друзья социологи. Главное - общий стиль, в котором выдержано издание, совсем другой. Потому что нашлись профессионалы, которые давно работают над источниками по теме, оказавшейся юбилейной: Алексей Владимирович Воронежцев, Артур Иванович Пиреев. Они же, заметьте, и предыдущий сборник готовили. И в данном случае подошли к делу именно как профессионалы. Заметьте, что книга вышла, никто ее не запретил, авторов не сослали в Вологодскую губернию, как одного из саратовских оппонентов Столыпина, доктора В.Д. Ченыкаева из земской больницы (212). Это я к тому, что можно быть честным, а если кому не хочется, то виноват не “режим” и даже не строй, а в первую очередь сам человек. Конъюнктура – она, опять-таки, не с Марса падает, а складывается из множества решений, принимаемых конкретными людьми в своей профессии.
Марина Тимашева: Но среди материалов сборника я вижу воспоминания людей, которые вряд ли были настроены критиковать героя. Например, его дочери.
Илья Смирнов: Задача же не в том, чтобы критиковать или восхвалять, а в том, чтобы подойти объективно. Я сам отношусь к герою книги с уважением. И конечно, Мария Петровна Бок или фон Бок (урожденная Столыпина (91) хвалит отца и ругает его врагов. Но к источнику даны научные комментарии: “Эпизод не подтверждается источниками” или: автор “имеет весьма слабое представление о левых партиях”, “это не совсем верно” (240) - и дальше историческая справка. То же касается и прочих авторов, как сторонников Столыпина, так и противников, и нейтральных, а здесь ведь представлены версии с самых разных сторон, вплоть до вовсе уж потусторонних… И многочисленные документы. Так что читатель может делать выводы о том, насколько политика Столыпина была, во-первых, справедливой, во-вторых, перспективной.
Марина Тимашева: Простите, к политике мы еще вернемся, а постустороннее – это что?
Илья Смирнов: Действительно, мистическая история о том, как И.Е. Репин в 1910 году по заказу саратовской городской управы работал над портретом Столыпина “на кроваво-огненном фоне”, нет, не революции, портьер в кабинете, но художник был уже предупрежден, что “почти всякий, кого он напишет…, умирает” (174). Правда, Корней Чуковский, главный источник художественной мистики, тоже позировал Репину, но прожил после этого очень долго.
Возвращаясь к реальности: с первых же страниц книги мы убеждаемся, что главным вопросом для Столыпина – губернатора был вопрос крестьянский. Причем получается, именно в Саратове он “принципиально изменил свое отношение к общине”, в которой стал видеть “причину волнений”. “Его пугала восприимчивость общины, по его же выражению, к идеям “земельного коммунизма”. Важным фактором пересмотра его отношения к общине стала и ее выдающаяся организующая роль, которую она сыграла в массовых крестьянских выступлениях 1905 года” (6).
Марина Тимашева: То есть, в процессе непосредственного общения изменил отношение?
Илья Смирнов: Это было очень специфическое общение. Отражено в многочисленных документах. С одной стороны, крестьяне и примкнувшие к ним местные учителя и врачи. С другой стороны, губернатор с казаками, полицейскими и солдатами. “Мои молодцы – казаки сразу внушают известный трепет… Всё село почти сидело в тюрьме…” (9).
И вот позиция, за которую крестьяне готовы были идти в тюрьму – замечательный документ, приговор сельского схода с. Ивановки 2-й.
“Наша кормилица земля, которую мы и деды наши окропили своими слезами и рабочим потом, в руках тех, которые никогда не болели о ней своей душой, которые захватили ее только для того, чтобы жить чужим трудом, трудом нас, рабочих. А нам из обширных степей России достались ничтожные клочки, за которые положили, однако, разорительные подати… А тут еще откуда-то ни возьмись нашла беда великая – война страшная. Сколько наших работников полегло на войне не зная за что!... Не нужно нам войны, пусть будет мир!... Мы теперь много уже поняли, поняли, что Бог творил нас равными... Так как люди – все дети одного Бога, значит, и земля принадлежит всем, всех общая. Бог сказал: “Живи трудом рук своих”, и мы хотим жить по-божески… У нас есть разум, и нужно его не затемнять, а развивать, чтобы знать, что и как творится на свете, отчего люди ничего не делая, живут в праздности и роскоши, а другие работают всю свою жизнь, как скотина. Да неужели знать это мужику не нужно? Зачем пастыри церковные натравливают нас друг на друга и на людей, которых мы уважаем?” (40)
Марина Тимашева: Ученые экономисты могли бы на это сказать, что реализация крестьянской мечты о Божьей земле, поделенной по справедливости, несовместима с потребностями развития товарного хозяйства, с новыми технологиями и так далее…
Илья Смирнов: Марина, мы же с Вами не экстремисты какие-то…
Марина Тимашева: Нет, не экстремисты.
Илья Смирнов: Мы прекрасно понимаем, что если речь идет о каком-то организованном крупном сельхозпроизводстве на основе передовых технологий, хотя бы даже и эксплуатирующем наемный труд, делить его на мелкие наделы было бы глупо, все равно, что завод порезать на отдельные станки. Но у нас здесь документы. Вот переписка Столыпина с одним из тех, чьи права он защищал. С помещиком Н.Н. Левашовым. О чём здесь речь.
“Крестьяне села Ивановского не только экономически не разорены, но, напротив, пользуются полным благосостоянием ввиду выгодности для них условий аренды моей земли, которая сдается им уже четвертое шестилетие …”, между тем “недоимки за ними до 4000 рублей” (59 – 60).
То есть, из того же самого мелкого производства еще и выкачиваются средства – “аренда” - в пользу именно тех, кто “ничего не делая, живет в праздности и роскоши”. Если этот фактор как-то связан с передовым сельхозпроизводством, то связь как раз обратная: паразитируя на производителе, помещик его душит.
Сошлюсь на крупнейшего специалиста по обсуждаемой эпохе Арона Яковлевича Авреха, его работа “П.А. Столыпин и судьбы реформ в России», он называет помещичье землевладение “раковой опухолью, которая консервировала отсталость крестьянского хозяйства, сословную неравноправность и обособленность крестьянства, его хозяйственную безынициативность и т. д. и т. п. Без уничтожения помещичьего землевладения как непременного предварительного условия действительно радикальной аграрной реформы последняя не обеспечивала прогресс в нужном темпе и качестве”.
Марина Тимашева: Но ведь это землевладение – частная собственность. Священная и неприкосновенная.
Илья Смирнов: Что ж, если становиться на такую формальную точку зрения, давайте вспомним, как эта собственность в России возникла. Землю давали не просто так, а в обеспечение военной службы. Потом дворяне сами себя от службы освободили, но землю забыли вернуть. И крестьяне им об этом напоминали. И о Боге, естественно, поскольку христианство было их общей религией.
Марина Тимашева: Хотя отношение к “пастырям” совсем не дружественное.
Илья Смирнов: Да, и в первом сборнике еще более выразительные примеры, как “священники недостойными приемами ведут борьбу с земскими школами” (53), что вызывало раздражение не только в простом народе, но и в правящем классе. Духовенство во время революции оказалось фактором не стабилизирующим, а как раз наоборот. Архиепископом Саратовским был небезызвестный Гермоген, который – цитирую комментарии – “благословил формирование черносотенной боевой дружины в Саратове (239), или: “Братский листок” - издание погромно-черносотенного характера, распространяемое епископом Гермогеном” (248). Подчеркиваю: не все священники были таковы. И к христианству эта провокаторская деятельность имела такое же отношение, как к коммунизму или к дзен-буддизму. Рядом не лежала. Но официальное церковное руководство заняло определенную политическую позиции. И много лет спустя, уже в нашу эпоху, не нашло более полезного занятия, как канонизировать черносотенцев.
Марина Тимашева: Столыпин, говорят, черную сотню не жаловал.
Илья Смирнов: Будучи аристократом, видимо, не мог не испытывать брезгливости. Известно же, как он отмежевался от коллег, распространявших “Протоколы сионских мудрецов” И в книге как раз показано, что еврейский погром в Саратове был устроен в отсутствие Столыпина: “17 октября 1905 г. Гермоген призвал к борьбе с “крамолой”. Утром 19 октября при бездействии власти произошли столкновения между черносотенцами и рабочими дружинами. В ночь с 19 на 20 … начались еврейские погромы… По официальным данным … убито 10 и ранено 124 человека… Лишь 21 октября вернувшийся в Саратов П.А. Столыпин отдал приказ ввести в городе военное положение” (250). По свидетельству очевидца, действовал и здесь решительно: “против погромщиков были пущены в ход воинские части” (130). Тем не менее, поначалу “черносотенцы видели в Столыпине борца с гидрой революции”, выпрашивали деньги (251), в дальнейшем отношение к нему изменилось, и для иеромонаха Илиодора уже столыпинские министры оказались жидомасонами (251). Проблема в том, что никакой другой общественной опорой Пётр Аркадьевич так и не обзавёлся. Даже его братья по классу – дворяне – были не слишком склонны поддерживать правительственную политику в том виде, в каком ее формировал всё-таки, в первую очередь, царь и придворное окружение. Но Столыпин-то видел смысл своей деятельности именно в том, чтобы сохранить самодержавие, “помещичье землевладение и дворянство” (6). Как-то так исхитриться подвинуть страну вперёд, чтобы не обидеть тех, кто толкает назад. Решить крестьянские проблемы за счет самих крестьян. Это неразрешимые задачи.
Марина Тимашева: Помнится, в прошлой программе, Вы примерно теми же словами характеризовали противоречие современной политики: как превратить Россию “из сырьевого придатка в страну собственных высоких технологий, но так, чтобы не обидеть влиятельные силы, заинтересованные как раз в обратном…”
Илья Смирнов: Наверное, это противоречие всякой политики, поскольку профессия эта требует не только благих намерений, но и воли к их осуществлению. А современные параллели поверхностные. Революция, с которой столкнулся Столыпин, имела глубокие социально – экономические причины. Что бы ни плавало на поверхности, в банкетных кампаниях, главной движущей силой событий было, конечно, крестьянство. И рецензируемая книга это прекрасно показывает. Не какие-то “агитаторы” извне, сами крестьяне требовали – чего? – давайте раз и навсегда сформулируем. Требовали земли, чтобы на ней работать. Вторая сила – рабочие, то есть в значительной своей части те же вчерашние выходцы из деревни, требовали человеческих условий – чего? – труда. Если бы Столыпину противостояли отставные чиновники и отдыхающие первых двух категорий, его задача была бы очень простой. А так она оказалась – увы – неразрешимой без посягательства на несущие конструкции того сооружения, с которым герой книги себя отождествлял. К несчастью и для него самого. И для всех нас, включая многих его оппонентов, которые, как мы видим из книги, оказались потом жертвами собственной победы.