Во все времена так называемая околотеатральная литература ценилась в мире театра едва ли не выше, чем любая другая, теоретическая и историческая уж во всяком случае. Это вполне объяснимо. Публику, то есть рядового зрителя, всегда интересуют не столько подробности, сколько сплетни и байки из жизни публичных людей. А уж театральные люди публичны по определению, ведь на сцене по-иному и не получается. Общедоступность, когда-то продекларированная Станиславским в названии Художественного театра, — это неотъемлемый театральный атрибут. Если высокая, так сказать, художественная часть театрального бытия порой бывает спрятана за семью замками, тем активнее публика ищет компенсации в мемуарах, анекдотах и просто театральных историях.
Маргарита Эскина «Мастера и Маргарита»
Две новые книги этого самого околотеатрального разряда, безусловно, очень заметны. Маргарита Эскина, директор Дома актера хотела назвать свою книгу как-то иначе, но издатели настояли на варианте «Мастера и Маргарита». А художественный руководитель театра «Школа современной пьесы» Иосиф Райхельгауз названием сделал цитату из чеховской «Чайки» — «Мы попали в запендю». Обе книги насыщены юмором, обе — с теми самыми историями, которые так легко потребляет средний театрал. Однако если у Райхельгауза все посвящено байкам, то Эскина порой вспоминает не комичные, а вполне пафосные моменты своей богатой театральной жизни.
Срочно вызывает Губенко. Сообщает, что был в мэрии и договорился — здание бывшего Министерства культуры СССР передадут той организации, которую назовет он. И он предлагает его нам, Дому актера. Я лепечу что-то невнятное: "Оправдаю доверие... До конца дней у вас останется свой кабинет в этом здании..." Губенко дает мне наказ, чтобы завтра в 8:30 10-12 корифеев сцены сидели в приемной Лужкова. И корифеи, мои милые борцы — Вертинская, Этуш, Табаков, Ширвиндт и другие — встают ни свет, ни заря и собираются в приемной. Входит Лужков, видит эту компанию, радостно удивляется, приглашает в кабинет. Светский разговор длится час-полтора, и под конец как бы между прочим Губенко кладет перед мэром распоряжение о передаче здания Дому актера. И хотя еще не все визы собраны, Лужков — спасибо ему за быстроту решений — подписывает.
Я считаю, что одного такого поступка достаточно, чтобы считать, что Николай Николаевич Губенко не зря был министром. Хотя всегда обидно, когда актеры, да еще такие мощные, как Губенко, тратят свой творческий потенциал на административную работу. Но поскольку актер — существо эмоциональное, его поступки даже на посту министра — человеческие.
Это едва ли не самый драматичный эпизод из жизни Дома актера — пожар начала 1990-х и переезд в бывшее здание Министерства культуры Советского Союза на Арбате. Я работал тогда в Союзе театральных деятелей России, и мой кабинет выгорел, будучи как раз над старым Домом актера. Как человеку, пережившему и тот пожар, и гибель многих дорогих для меня вещей, сгоревших в здании на Тверской, читать все, что написала Маргарита Эскина, мне было безумно интересно. Думаю, что главное здесь — тот несгибаемый жизнерадостный характер, легендарный темперамент Эскиной, с которым, наверное, только и можно было вместе с искрами от пожара на Тверской вдохнуть вторую жизнь в мрачное министерское здание.
«Практически я постаралась пройти по моей жизни, — говорит Маргарита Эскина. — Там есть мое детство, которое прошло на Арбате. Там есть очень большая глава о моем папе. Потом — глава об учебе в ГИТИСе. Я училась у замечательных педагогов — это и Дживелегов, и Аникс, и Мокульский, и Бояджиев. Кончила я ГИТИС, у нас был безумно дружный курс, и сразу пришла работать на телевидение.
На телевидении я проработала 24 самых счастливых года в моей жизни. И вот после телевидения и до Дома актера я за 10 лет поменяла 10 мест работы. Работала в журнале "Клуб художественной самодеятельности", во Дворце культуры МАИ. Я работала руководителем отдела подготовки церемонии открытия и закрытия Олимпиады-80. Я работала в цирке — это необыкновенно интересно. Я работала с Анатолием Васильевичем Эфросом в Театре на Таганке. И потом я была приглашена на работу в Союз театральных деятелей СССР создавать бюро пропаганды советского театра. И в этот момент Михаил Александрович Ульянов силой своего невероятного, на меня действующего безотказно мужского обаяния заставил меня уйти оттуда и прийти в Дом актера. И вот уже 20 лет я в Доме актера.
Последняя часть книги — просто об актерах. Короткие слова, которые, может быть, не раскрывают никаких фактов из жизни, а они скорее передают мое ощущение от них».
Иосиф Райхельгауз «Мы попали в запендю»
Тональность речи Маргариты Эскиной легко вписалась бы в речь персонажей книги Иосифа Райхельгауза. Вот классический пример его актерской байки.
На гастролях «Современника» Валентина Никулина поселили с Петром Щербаковым. Тот был человеком мощного актерского темперамента, мощной комплекции и мощно храпел по ночам. Никулин решился просить директора театра Леонида Эрдмана об отдельном номере или хотя бы о переселении к менее шумному соседу. Эрдман его выслушал, искренне посочувствовал и посоветовал: «Валя, не торопись переселяться. Это хлопотно и не нужно. Есть отличное средство. Когда Щербаков начнет храпеть, ты так тихонечко присвистывай и цокай языком. Проверено не один раз — ни один храпун не устоял». Никулин следовал совету педантично, но успехами похвастаться не мог. Через несколько дней к Эрдману пришел Щербаков: «Леня, пересели меня в другой номер. Я не могу спать. Этот сумасшедший Никулин каждую ночь вскакивает, свистит и цокает языком».
Но самая последняя байка Райхельгауза в книгу его войти не успела. Его театр был приглашен недавно на театральный фестиваль в Иран. Возили туда «Чайку», но не Чехова, а Бориса Акунина. Понятно, что в мусульманской стране на театр налагалось множество ограничений, в том числе, на зрителей и на зрительниц.
«В театре они сидели вместе на нашем спектакле, сидели вместе, рядом, — рассказывает Иосиф Райхельгауз. — Естественно, закрытые совершенно, у женщин видна только часть лица — это все, что видно. Ни волосы, ни руки, ни ноги — ничего больше не видно. Они сидели и смотрели. Правда, нам посол наш, российский, когда у нас был прием в посольстве, сказал, что, когда совсем недавно там был ансамбль "Березка", и когда женщины с мужчинами танцевали, то шариатский совет принял решение, что все-таки будут там два концерта — один концерт будут смотреть женщины отдельно, а второй будут смотреть мужчины отдельно. Но поскольку у нас все прикосновения были убраны, сидела комиссия цензоров — четыре человека, и они каждый раз говорили: "Не прикасаться, не прикасаться..." Там даже есть ситуация, когда должен Треплев прикоснуться к Ирине, удержать ее, на руки, — это мы сразу отменили. Все "на руки" было отменено, но там нужно было действительно прикоснуться. И он спросил: "Что же делать?" И ему сказали цензоры: "Рукой нельзя". А это же детектив, у Треплева пистолет, и он говорит: "А пистолетом?" — "Да, пистолетом — пожалуйста". И вот Треплев у нас там прикасался пистолетом».
Удивительно, но порой такие вот мемуарные байки или байковые мемуары становятся бесценными источниками. А потом вдруг оказывается, что, например, грандиозная драка на премьере пьесы «Эрнани» Виктора Гюго становится чуть ли ни фактом истории и театральной эстетики. И наивеликие в прошлом театральные спектакли куда ярче вспоминаются не благодаря скучным театральным рецензиям, а только потому, что кто-то записал пару-другую актерских баек. Мне, как бывшему театральному критику, это, конечно, обидно. Но все же есть в этом высшая театрально-историческая справедливость.