Александр Генис: 50-летие Спутника «Нью-Йорк Таймс» отметила с исключительным размахом. К юбилею была выпущена специальная секция газеты, целиком посвященная событию, которое в Америке именуют «началом космической эры». Из собранных газетой материалов читатель, включая тех, кто, как я, был слишком мал, чтобы помнить запуск Спутника, может узнать много интересного.
Меня, например, поразило, что, как рассказывает в интервью «Нью-Йорк Таймс» Сергей Хрущев, запуск спутника стал грандиозной сенсацией сперва на Западе, а не на Востоке. Первая реакция «Правды», вспоминает сын советского вождя, была весьма сдержанной – две колонки с сухой информацией о координатах. Лишь после того, как Хрущев-старший распорядился прибавить громкости, советские газеты устроили апофеоз Спутника. Но и в этом они лишь вторили западной прессе, которая с первой минуты признала судьбоносное значение происшедшего.
Историк Уолтер Мак-Дугал в своей книге «Небо и Земля. Политическая история космического века» пишет:
Диктор: Ни одно событие со времен Перл-Харбора до 11 сентября не вызывало столь важных и трудно предсказуемых последствий. Спутник поверг Америку в пароксизм сомнений в собственных силах. Не стала ли страна слишком сытой и богатой? Не оказалась ли американская система образования чересчур ленивой, чтобы вырастить новое поколение инженеров и ученых? Способно ли свободное общество отстоять себя в технологическом соревновании с тоталитарным режимом?
Александр Генис: Ответом на эти вопросы стала космическая программа Америки, которая в разгар Холодной войны должна была доказать всем, что преимущества свободного мира распространяется не только на Землю, но и на небо.
Всего через 12 лет космическая гонка была завершена другим триумфом – высадкой человека на Луну. Но, как говорит Джон Логсдон, эксперт по американской космической политике, «если бы не было Спутника, то не было бы и программы «Аполлон».
Однако за всеми перипетиями борьбы сверхдержав в космосе легко забыть один простой фактор: успехи космонавтов и астронавтов внушали гордость за общечеловеческие достижения.
Уже после того, как состязательная горячка спала, Майкл Коллинс, пилот достигшего Луны корабля «Аполлон-11», рассказывал, что, где бы он ни появлялся, к нему всегда подходили люди и говорили « Мы сделали это», не американцы, не русские, а мы, земляне.
Александр Генис: Сегодня в нашей рубрике «Кинообозрение» ведущий этой рубрики Андрей Загданский представит документальный фильм о Дарфуре, который, по дороге к широкому зрителю, уже успел завоевать пять наград на профессиональных фестивалях.
Андрей Загданский: «Дьявол приехал верхом» - это новая картина Рики Стерн и Энн Сандберг о Дарфуре, регионе, о котором так много сейчас говорят и так часто пишут в газетах. Эта картина открывает другую, совершенно новую перспективу, во всяком случае, для меня. Весь конфликт, который происходит в этом регионе, дает мне возможность на личном, человеческом уровне соприкоснуться с той драмой, которая разворачивается в регионе, о котором я не имею никакого личного, эмоционального представления. Дело в том, что этот фильм имеет яркого протагониста. Капитан морской пехоты, некто Брайан Стейдл, американский пехотинец, очень невысокого роста, крепко сложенный, как и положено морскому пехотинцу, классическая стрижка морского пехотинца с ясными голубыми глазами… Военная элита Америки. Отец его - военный, предки матери принимали участие в американской революции.
Александр Генис: То есть это такая аристократия военная, рыцарь?
Андрей Загданский: Совершенно верно. В 2004 году Брайан оказался в Судане в качестве военного наблюдателя. Его военная задача состояла в том, что он должен был с фотоаппаратом в руках, не имея никакого оружия, наблюдать за выполнением соглашения по прекращению огня между правительством Судана и повстанцами. Гражданская война между африканскими чернокожими племенами и правительством Судана, где большинство составляют арабские светлокожие племена, пришла в затишье. Но вспыхнул в это время новый конфликт на юго-западе Судана, где джанджавиды, кочевые арабы, на лошадях и верблюдах, начали грабить, насиловать и разорять деревни чернокожих африканцев, таких же мусульман в провинции Дарфур. И Брайан, вооруженный фотоаппаратом, оказался свидетелем этого систематического геноцида на протяжении девяти месяцев. Как военный наблюдатель он не имеет право передавать эту информацию никому, кроме правительства Судана. То есть тому самому правительству, которое стоит за рейдами джаджавидов. По истечении своего контракта Брайан уезжает в Америку и его мучает совесть, его не оставляют в покое массовые убийства, которые он фотографировал, видел. Он был всего лишь свидетелем, но у него тысячи фотографий. И для него очень важно соблюдение военного кодекса чести: имеет ли он право предать гласности все то, что он видел как венный наблюдатель или нет? Предать гласности - значит, покончить с военной карьерой. Что он, в конечном итоге, и делает. И он обращается со своими фотографиями в «Нью-Йорк Таймс», к знаменитому журналисту обозревателю Николасу Кристофу и приносит тысячи и тысячи фотографий. Статья в «Нью-Йорк Таймс» с фотографиями Брайана шокировала мир и должна была изменить ситуацию в Дарфуре.
Александр Генис: И, тем не менее, ничего не произошло. Я помню прекрасно все эти статьи, фотографии и полемику, которую это вызвало в «Нью-Йорк Таймс», где встал, конечно же, вопрос о вмешательстве американских вооруженных сил в Дарфуре. Готовы ли мы к новой войне, готовы ли мы к новому Ираку в Судане? И ответа на это ни у кого нет. Не только у президента Буша, но и у американской общественности, которая мучается виной, глядя на эти фотографии, но не готова вступить в новый конфликт. Не так ли?
Андрей Загданский: И здесь возникает сразу вопрос: а до какой же степени мы можем вмешиваться или не вмешиваться, до какой степени мы связаны в Ираке, до какой степени военных ресурсов, американских и международных, хватит на это? Вот что еще. Принципиальная важность ситуации заключается в том, что Судан категорически отрицает какой-либо геноцид, правительство Судана категорически отрицает возможность участия международный войск под эгидой ООН. Есть совершенно замечательный и страшный эпизод в картине, когда Брайан выступает по приглашению Музея Холокоста в Вашингтоне, показывает свои фотографии, показывает, что он видел в Судане, в Дарфуре. Конечно же, в совершенно шокированной аудитории находятся подставные утки, граждане Судана, которые говорят, что фотографии неубедительные, эти люди встают и говорят что это все подстава, ничего на самом деле такого не было и все это выдумка Брайана, все это американская пропаганда. И надо видеть глаза этого парня, который через все это прошел, видеть его растерянного и уязвленного, оскорбленного. Это очень интересная эмоциональная ситуация. Поскольку это классическая фраза - сотни тысяч убитых - это статистика, - все это не производит на нас никакого впечатления до тех пор, пока мы не соединяемся за одним человеком. Этот Брайан, светловолосый, красивый Брайан, стал для меня голосом этого конфликта, лицом его. И когда он выступает на очередном митинге, чтобы остановить геноцид в Дарфуре, когда он говорит, как его принимают тысячи людей… Эта картина, вероятно, была задумана, чтобы рассказать о том, что произошло в Дарфуре, но для меня она стала эмоциональным контактом с совершенно потрясающим человеком. Вот этот идеалистической вектор, который встроен в Брайана, мне ужасно интересен и дорог, это то, что я вынес, посмотрев картину.
Александр Генис: У меня есть знакомый немецкий историк, великий знаток России, который предсказывал падение Берлинской стены, когда это никому не снилось. Самые ядовитые из его коллег пристали к нему с предложением: если он так уверен в своей правоте, пусть сам поселится возле зловещей стены. Историк принял вызов, и купил по дешевке жилье прямо возле стены, в тупике, которым кончалась некогда центральная улица. Я был у него в гостях и своими глазами видел эту роскошную квартиру, которая теперь вновь переехала из мрачного тупика Западного Берлина в самый центр немецкой столицы, освобожденной от своей наиболее одиозной достопримечательности.
Ее историю взялся рассказать американским читателям Фредерик Тэйлор в книге, которую нашим слушателям представит Марина Ефимова.
Frederic Taylor . “ The Berlin Wall . A World Divided , 1961-1989
Фредерик Тэйлор «Берлинская стена. Разделенный мир, 1961-1989»
Марина Ефимова: Публицист Фредерик Тэйлор сделал то, что рано или поздно нужно было сделать: собрал всю информацию о Берлинской стене в одну книгу. Отделил мифы от исторических фактов, символы от случайностей, но включил их все и создал полную историю Стены.
Она началась, как известно, в августе 1961 года, когда проволочное заграждение было заменено окончательной архитектурной формой: 45-ти километровой бетонной стеной с тремя сотнями вышек, на которых круглосуточно дежурили часовые с приказом, как говорят американцы, shoot to kill – «стрелять, чтобы убить». Рецензент книги Уильям Граймс, прочтя всю собранную воедино историю Стены, не смог удержаться от изумления перед ее почти художественной завершенностью:
Диктор: «История редко создает свои драмы с такой театральной симметричностью. В данном случае - с одним и тем же актером в прологе и эпилоге. Когда в 89-м году стена рухнула, правительство Восточной Германии показало дух захватывающий фокус, цинизму которого трудно найти равные примеры: оно устроило аукцион, на котором стена распродавалась по кускам. Пикантная деталь - офис чиновника, ответственного за вывоз обломков из Германии, находился в отеле «Парк Палас» в Монте-Карло. Остроглазые репортеры, выведав имя этого чиновника - Хаген Кох, обнаружили, что он – тот самый офицер, который когда-то отвечал за наведение белой пограничной линии между Восточным и Западным Берлином.
С самого начала Стена была не только историческим фактом, но и залитой светом прожекторов сценой, на которой разыгрывался спектакль, полный личных трагедий, идеологического противоборства и атомного противостояния. А Стена стояла беззвучно и неколебимо. Она всегда была больше, чем просто бетон».
Марина Ефимова: Начало истории Берлинской стены было таким же неожиданным, как и ее конец. Годами западные интеллектуалы публично высмеивали страхи людей, предвидевших возможность возведения стены, и писали, что такая нелепость, как физическое разделение огромного города, может возникнуть только в головах оголтелых антикоммунистов. Однако то, что им казалось невозможным, было исполнено буквально в течение нескольких часов – за два выходных. Рано утром в понедельник 14 августа 1961 года старушка на станции метро Фридрихштрассе подошла к полицейскому и нервно спросила, когда идет следующий поезд в Западный Берлин. «Никогда больше поезд туда не пойдет, бабушка, - сказал полицейский. – Всё! Вы теперь в мышеловке».
Берлинская стена, воздвигнутая за одну ночь, созревала годами. Автор книги Фредерик Тэйлор пишет в книге об этом:
Диктор: «Сталинская попытка 1948 года блокировать Западный Берлин была сорвана знаменитым «Воздушным берлинским мостом», по которому Запад в течение девяти месяцев снабжал берлинцев всем необходимым. После этого наступило затишье – обманчивый период мирного сосуществования двух городов. Берлин все еще во многих смыслах функционировал как единый город. В нем были указания секторов, пропускные пункты, временные и постоянные запреты, но 12 лет после попытки блокады граждане свободно двигались по бывшей немецкой столице. Телефонные линии, канализация, городской транспорт – все было общим».
Марина Ефимова: Вальтер Ульбрихт – коммунистический лидер Восточной Германии – много раз пытался тем или иным путем запереть Западный Берлин от собственных граждан. И в январе 1953 года он получил разрешение обнести свои полгорода военными укреплениями. Смерть Сталина помешала немедленному осуществлению его планов. Но демонстрации рабочих в конце 53-го, их разгон и начавшийся после этого исход эмигрантов из Восточного Берлина в Западный решили дело. Границу необходимо было закрыть, потому что в противном случае пришлось бы закрыть Восточную Германию.
Может быть, самые сильные главы книги Тэйлора - те, в которых описываются (с малоизвестными деталями) напряженные недели подготовки к осуществлению так называемого «Проекта Роза» - дерзкого и коварного плана правительства ГДР отделить Восточный Берлин от Западного в течение одного тихого августовского уик-энда. Выросшая за ночь Стена мгновенно спровоцировала то, что Тэйлор назвал «героическим периодом» ее истории. Суммируя события этого периода, рецензент Граймс пишет:
Диктор: «Стена дала миру незабываемые образы героизма и страдания: жители Восточного Берлина прыгали из окон зданий, пытались перелезть через Стену, перелететь через нее, прорывали под Стеной туннели – лишь бы вырваться на свободу. Водитель трамвая, разогнавшись до большой скорости, под градом пуль, просто пробил стену и оказался в Западном Берлине с семьей и несколькими случайными пассажирами (которые, кстати сказать, немедленно вернулись в Восточный Берлин – кому ж хотелось оставлять там заложников). Организованные группы западных немцев, в основном, студенты, шли на аресты и тюремное заключение, чтобы провести восточных берлинцев через пропускные пункты или по туннелям. Все эти образы и сцены вдохновили Джона Кеннеди на знаменитые слова «Ихь бин Берлинер», а Рейгана на призыв: «Мистер Горбачёв! Разрушьте Стену!»
Марина Ефимова: Люди ко всему привыкают, привыкли и к Стене. В Восточной Германии ее официальное название было просто – «пограничная отметка». Берлинцы по обе стороны Стены научились отводить глаза от уродливого бетонного шрама, пересёкшего их город. Да и для всех Стена стала частью современной Германии, и ее крушение в 89-м году было чуть ли не большим шоком для всего мира, чем ее возведение. Только радостным шоком.
Последняя деталь – Берлинскую стену разрушили в тот момент, когда был готов проект ее ультрасовременной высокотехнологической модернизации. Новую Берлинскую Стену собирались возводить как Великую Китайскую – на века.
Александр Генис: В своей авторской рубрике Владимир Морозов знакомит наших слушателей с «необыкновенными американцами». На этот раз в этой роли выступает плотник Том Брэдли и его жена Роуз.
Роуз Брэдли: Я никогда не сяду в его самолет. Ни за что! Мой муж - дикий человек. Как-то поехал один на моей машине и разбил ее вдребезги. Это была Sebring . Новая, за 30 тысяч долларов.
Владимир Морозов: Дело прошлое, теперь можно и посмеяться. А тогда…
Роуз Брэдли: Приезжаю я на место аварии. Моя машина - в лепешку. А Том улыбается, на нем ни царапинки. Я заплакала, и кинулась на него с кулаками. Думала – убью! Полисмен меня оттащил и пригрозил, что арестует. А я говорю - мне все равно!
Владимир Морозов: Песню Кэти Джин “Счастливая пара” я списал с диска у Тома и Роуз. Ребята, а что вы спорите о самолете, его у вас еще нет?
Том Брэдли: Когда я пойду на пенсию, куплю самолет. Не дорогой, тысяч за 30-40. Куда буду летать? По всей Америке. У нас везде родня. На самолете ни тебе полицейских, ни штрафов за превышение скорости. Полетим посмотреть на внуков. У нас их трое. Полчаса лету вместо трех часов на машине.
Владимир Морозов: Том Бредли - бригадир плотников. Роуз была секретаршей. Сейчас - без работы и устроиться не спешит. Том, когда жена не работает, это хорошо или плохо?
Том Брэдли: И то, и другое. С работы приходила усталая, злая. Теперь это котенок, а не баба. И дом убран, и ужин готов. По мне, это лучше, чем ее заработок. Но я ей свое мнение не навязываю. Хочешь – работай, хочешь - нет. Мне ее деньги не нужны. И ее плохое настроение…
Владимир Морозов: А тогда на какие шиши ты собираешься покупать самолет. Ты сколько зарабатываешь?
Том Брэдли: Не твое дело!
Владимир Морозов: Это обычный репортерский вопрос. Я же не стану доносить в налоговое управление.
Том Брэдли: А мне до фонаря, что ты репортер! Я на такие вопросы не отвечаю. Это не твое дело!
Владимир Морозов: Секрет в том, что у строителей одна неделя – есть работа, другая – нет. Когда ее официально нет, можно починить соседу дом, другому построить гараж. За это берут наличными. Налоговое управление не подкопается. А за сколько вы купили свой дом?
Роуз Брэдли: 19 тысяч 900 долларов. Три года назад. А теперь он стоит 175 тысяч.
Владимир Морозов: Я помню развалюху на дороге номер 10 недалеко от городка Дэй, штат Нью-Йорк.
Том Брэдли: Я все стены внутри дома поломал. Тут все новое. И лестница на второй этаж, и провода, и водопровод. Вон, какие перила! Это молодой клен. Я его ошкурил и покрыл лаком. Все древесные волокна на виду. Смотри!
Владимир Морозов: На втором этаже все из кедра. Запах дерева отпугивает и муравьев, и жуков, и моль. Роуз, вы живете в этом доме всего три года. И вы уже собираетесь продавать. Что вам на месте не сидится?
Роуз Брэдли: Я хочу иметь ранчо. Чтобы один просторный этаж, а вокруг полно земли. Моя мечта – попасть на обложку журнала «Самые лучшие дома». Они каждый год проводят конкурс. Я видела дома победителей.
Владимир Морозов: Том, какие взносы ты платишь в свой профсоюз плотников? И что ты за это имеешь?
Том Брэдли: Я плачу 19 долларов месяц. И мне не надо бегать искать работу. Профсоюз находит, сговаривается о заработке, о сроках, а потом звонит мне. Дают ли мне на работе отпуск? Нет, ведь я строю то для одной компании, то для другой. Но я могу взять отпуск, когда хочу. Достаточно звонка в профсоюз, и могу поехать к брату или к дочери на Рождество. Оплаченный ли отпуск? Нет, конечно, ведь я в это время не работаю.
Владимир Морозов: Как-то вечером я по-соседски зашел к Тому с бутылкой вина.
Том Брэдли: Ты что, хочешь меня отравить! Это чистый яд, твое каберне. Мы не пьем. С какого времени? Я не был пьян уже 17 лет. И не хочу иметь бутылку в доме. Пойдешь домой, забери это дерьмо.
Дмитрий Морозов: Маленький, коренастый и горластый, Том зарос седой щетиной и с головы до ног покрыт татуировкой. На непьющего человека он не похож.
Том Брэдли: Я служил на флоте. Пил, как лошадь. Людей бил, меня били. Вот тут, над ухом - шрам. Это пивной кружкой. Полиция меня ловила пьяным за рулем. Отобрали права, упекли в кутузку. В молодости пьянка мне всю жизнь испортила.
Дмитрий Морозов: Жена Тома – Роуз, тоже не пьет. Хотя она под стать ему: и коренаста, и горласта, и в молодости тоже служила в армии, только вот татуировки на ней нет. Так что ты, Роуз, и немножко выпить не хочешь?
Роуз Брэдли: Тут нет никакого немножко. Выпил бокал, а там и нажрался. У меня и отец уже лет двадцать в рот не берет. А раньше не просыхал. Пьяный в дым - и на мотоцикл. Как уцелел!? Ему врач как-то сказал, мол, помрешь от цирроза печени. Отец уже желтеть начал. Слава Богу, завязал.
Владимир Морозов: Где проводит отпуск плотник Том и его жена Роуз? Недавно ездили показать внукам Нью-Йорк. Но, в основном, дома.
Том Брэдли: Я восемь лет был моряком, три раза обошел вокруг Земли. Бывал в Италии, в Испании, во Франции, в Африке, в Саудовской Аравии - везде. А Роуз, когда была солдатом, в Европе служила, в разных странах. Нам надоело мотаться по свету. В отпуске я лучше пойду… вон за окном… в лес на охоту или полежу на диване. Я отдохнуть хочу.
Владимир Морозов: Как и обо всех прочих предметах, о политике Том не говорит, а кричит.
Том Брэдли: Хорошо, что прихлопнули Саддама. Сколько людей он поубивал в себя в Ираке! Но теперь нашим ребятам пора домой. Там гражданская война. Чего мы суемся в их дела!? Пусть сами и разбираются. Может, они станут цивилизованными людьми. А если нет, то… поубивают друг друга.
Владимир Морозов: Роуз согласна с мужем. Свое мнение у них и о нелегальных иммигрантах. Почему американцы не могут остановить миллионные потоки нелегалов?
Том Брэдли: Потому что никто не хочет их останавливать. Нам нужны рабочие руки. Подумаешь, вторжение - пара голодных мексиканцев перешла границу. Они нам нужны. Вот ты пойдешь чистить сортиры за 6 долларов в час? Нет! И я не пойду!
Александр Генис: Вторую мировую войну американцы часто называют « Good war » - «хорошей войной». Что ж хорошего было в катастрофе, унесшей шестьдесят миллионов жизни? Бесспорность!
Если наследием Первой мировой войны стало «потерянное поколение», так и не понявшее, за что оно сражалось, если Вьетнамская война оставила после себя разочарованное поколение, не сумевшее поверить в ее необходимость, то война с фашизмом была столь правым делом, что участием в нем нельзя не гордиться.
Что и делают американские ветераны, особенно, после 11 сентября. Новая война требует урока, которого нынешняя молодежь ищет не у отцов, а у дедов. Старики оказались обладателями редкого сокровища – трагического, но и жизнеутверждающего опыта борьбы за безусловно нужную победу, опыта несокрушимой нравственной определенности. Чтобы успеть выучить старый урок, молодой Америке надо поторопиться. Из шестнадцати миллионов американских ветеранов в живых осталось меньше шести, и число их стремительно сокращается.
Именно это соображение руководило крупнейшим документалистом Америки Кеном Бёрнсом, когда он шесть лет назад взялся за свой гигантский проект. Как говорит режиссер, только сейчас, на последнем пороге, ветераны готовы рассказать, как все было, своими, а не общими словами. К этим бесценным свидетельствам труппа прибавила редчайшие архивные кадры. Особенно сильное впечатление оставляют цветные кинодокументы. Когда кровь красная, сказал Бёрнс, война перестает быть документом.
И вот беспрецедентный по размаху и замыслу проект «Война», стартовал на канале общественного телевидения, чтобы приобщить зрителей 21-го века к опыту поколения, которое в Америке величают «великим». Ведь оно победило и в самой страшной и в самой справедливой из всех войн.
О премьере «Войны» рассказывает репортаж нашего вашингтонского корреспондента Владимира Абаринова.
Клип: «Не думаю, что бывают хорошие войны. Иногда бывают необходимые войны. Я никогда не сомневался в необходимости этой войны. И до сих пор считаю, что она была нужна».
Владимир Абаринов: Кен Бёрнс – один из самых известных американских кинодокументалистов. Свой новый документальный сериал, семисерийную картину «Война», он представил журналистам в вашингтонском Национальном пресс-клубе. Но сначала президент клуба Джерри Зремски представил самого Бёрнса.
Джерри Зремски: Его первым полнометражным фильмом – он закончил работу над ним в 1981-м году – была часовая документальная хроника сооружения первого в мире моста, подвешенного на стальных тросах. Фильм «Бруклинский мост» был номинирован на премию Американской Киноакадемии. Годом позже он дебютировал на телеканале « PBS », и это сотрудничество продолжается вот уже четверть века. Все эти 25 лет зрители Бернса идут вместе с ним через триумфы и трагедии американской истории. Он переносил нас в эпоху освоения западных рубежей, изучал, как трансформировали американское общество и его ценности спорт и музыка. Самая знаменитая его работа, 11-часовой сериал «Гражданская война», собрал в дни своего премьерного показа в сентябре 1990 года аудиторию в 40 миллионов зрителей. Его работы удостоены трех премий «Эмми» и множества других наград.
Владимир Абаринов: Сын фронтовика Кен Бёрнс говорит, что хотел хоть ненадолго вернуть американцам ощущение неразрывной связи поколений.
Кен Бёрнс: По мере того как весной 1945 года Вторая мировая война подходила к концу, корреспондент « CBS » Эрик Сейврейд испытывал все большую тревогу. Четыре года он вел репортажи с полей сражений, был очевидцем капитуляции Франции, прыгал с парашютом в бирманские джунгли, мчался следом за американскими солдатами, которые с боем прокладывали себе путь к Риму. Он сделал все, на что был способен, чтобы донести до своих слушателей в Америке увиденное и услышанное им. Но его преследовало чувство, что он потерпел неудачу. «Только солдат по-настоящему живет на войне, - говорил он. – Журналист – нет. Он может делить с солдатом внешние условия и опасности, но он не может жить с ним одной и той же внутренней жизнью, потому что на нем не лежит такое же бремя морального принуждения. Наблюдатель знает, что у него есть выбор. Солдат знает, что у него выбора нет.
Вот почему, - продолжал он, - ваши сыновья, вернувшиеся с войны, навсегда останутся чужими для вас». <…> Мы делали наш фильм в надежде, что мы можем, пусть на несколько мгновений, сделать так, чтобы наши отцы и деды перестали быть чужими для нас...
Владимир Абаринов: В США хватает фильмов о Второй мировой войне. Но, как правило, это картины об отдельных военачальниках или отдельных битвах. Кен Бёрнс сделал фильм о солдатах.
Кен Бёрнс: Мы годами отклоняли предложения заняться темой Второй мировой войны. Обычно они исходили от пожилых ветеранов и их детей. И вдруг мы узнали, к своему ужасу, что в Америке каждый день умирает тысяча ветеранов. Мы теряем вместе со своими отцами и дедами живую связь со свершениями этого необыкновенно молчаливого поколения. Мы поняли, что если мы, наследники того самого мира, за который они сражались, который они создавали для нас, если мы упустим возможность услышать их, покуда они не покинули нас совсем, на нас ляжет вина в историческом беспамятстве, слишком безответственном, чтобы можно было с ним смириться.
Владимир Абаринов: Последним импульсом для Бёрнса стали данные исследования, проведенного в середине 90-х годов Национальным советом по изучению истории в школе. Из опроса выяснилось, что определенный процент американских школьников считает, что во Второй мировой войне США воевали вместе с немцами против русских. Кен Бёрнс говорит, что историческая память – это то, что связывает американцев друг с другом…
Кен Бёрнс: … И когда эта изумительная ткань изнашивается и ветшает, мы теряем связь друг с другом, перестаем быть единым целым. В такие моменты мы беспокойно вглядываемся в пустоту, которая на протяжении столетий разрушила так много других многообещающих экспериментов. В такие моменты необходимо обновить в веру в то, что объединяет нас. Лекарство от раскола - память. Воспоминания – это нечто глубоко личное, то, что определяет личность каждого из нас. Память - это посол нашей личной внешней политики, состав, который цементирует отношения с другими. Память позволяет нам вступить в искренние отношения с историческим повествованием нации. Личные истории, анекдоты и воспоминания соединяются друг с другом, вырастают в блоки, которые становится генетическим кодом Америки, ДНА нашего коллективного опыта.
Клип: «Это был один из моих первых боевых вылетов. Я впервые понял, что убил человека. Мы настигли группу немцев на дороге, в местности, где вокруг не было деревьев, ничего такого, куда можно было бы спрятаться. Мы застали их врасплох. И я помню свои ощущения в тот момент, когда я видел, как мои пули впиваются в тела. Я делал это совершенно сознательно. Такая у меня была работа. Этому меня учили, и я сделал свое дело хорошо. Но когда я вернулся на базу в Нормандии, мне сделалось не по себе. Я должен был обдумать то, что я сделал. На следующий день все было нормально. Я полетел и сделал это снова. Снова, снова и снова».
Владимир Абаринов: На встрече режиссера первым делом спросили об отце.
Кен Бёрнс: Мой отец служил в американской пехоте на европейском театре. Он прибыл в Европу, к счастью, лишь весной 1945-го, когда война близилась к концу. Его участие в войне свелось главным образом к оккупации. Мы с братом очень хорошо были знакомы с разнообразными трофеями этой освободительной миссии. Отцу тогда было 19 лет. Некоторое время он жил в доме Круппа, которому принадлежал один из лучших винных погребов Европы. Отцу хватало невозмутимости на то, чтобы отмачивать этикетки с бутылок, которыми он и другие освободители наслаждались по вечерам.
Когда в 2001 году отца не стало, мы с братом остались без ответов на множество вопросов, но зато мы нашли коллекцию винных этикеток и использовали ее в фильме - просто как символ невероятного оптимизма и наивности этих юных лейтенантов, которые оказались в Европе, не представляя себе масштаба происходившего.
Владимир Абаринов: По мнению Кена Бёрнса, ощущения солдата на войне не меняются, в какую бы эпоху ему ни приходилось воевать.
Кен Бёрнс: Обстоятельства разные, противник разный, место действия разное, оружие разное. Но результат, последствия и солдатский опыт – одни и те же. И я убежден: если мы возьмем того, кто сегодня воюет в Ираке, и каким-нибудь чудом воскресим участника Пелопонесской войны, они скажут нам абсолютно одно и то же.
Владимир Абаринов: Проект «Война» - это не только фильм. Это – целая акция по воскрешению и фиксированию народной памяти о Второй мировой войне. Телекомпания общественного телевидения, « PBS », совместно с Библиотекой Конгресса учредили программу «Фронтовая история» ( Veterans History ). Они собирают свидетельства еще живых ветеранов и призывают всех желающих, пока не поздно, принять участие в этом проекте - взять интервью у ветерана, снять его на видео или хотя бы записать на диктофон.
На пресс-конференции в Вашингтоне
Кен Бёрнс не мог промолчать и о нынешней войне.
Кен Бёрнс: Вторая мировая война затронула каждую семью на каждой улице каждого города Америки. Сегодня у нас есть отдельное военное сословие, которое переживает свои утраты в одиночку, обособленно от большинства из нас. Во время Второй мировой у нас было ощущение, что мы приносим общую жертву, и это сознание обогащало нас духовно, мы мужали. Сегодня каждый сам по себе. Мы в одиночку слушаем радио, когда в одиночку ведем машину, мы в одиночку шарим по Интернету, смотрим телевизор поодиночке. И мы не готовы жертвовать абсолютно ничем, хотя нам говорят, что наша цивилизация под угрозой. К чему нас призвали 11 сентября? Да ни к чему. Нас призвали продолжать жить обычной жизнью, пойти по магазинам. Во Вторую мировую от американцев потребовалось многое, и еще, и еще, и еще раз. И, как ни удивительно, нас обогатило это чувство общности и соучастия. Мы были связаны с нашими солдатами множеством нитей. Сегодня мы не жертвуем ничем. Мы становимся все богаче, но мы беднеем. Эта нищета духа – следствие нашего неучастия. Мы не видим гробов. Чтобы найти и увидеть жестокие подробности войны, мы должны рыскать по Интернету. Мы, народ демократической страны, никак не участвуем в войне, которая требует нашего участия.
Клип: «Не уверен, что могу говорить от имени любого человека, который идет на войну – это слишком обширная категория. Я могу сказать только о том, почему 18-летние парни из Миннеаполиса пошли на войну. Они пошли, потому что было невозможно не пойти. Потому что в обществе создалось такое настроение, что молодому парню стоило только ступить в это стремительное течение – и его уносило волной».
Александр Генис: Следующая, привычная нашим постоянным слушателям, рубрика - «Музыкальный альманах» с Соломоном Волоковым.
В Нью-Йорке начался очередной музыкальный сезон. Каковы его особенности? Что делает музыкальную жизнь нашего города уникальной? И какова русская составляющая в музыкальном календаре Нью-Йорка? Обо всем этом я попросил рассказать Соломона Волкова.
Соломон Волков: Новый сезон в Нью-Йорке начинается с того, что тебе на стол шлепается воскресное приложение к газете «Нью-Йорк Таймс», которое представляет главные культурные события сезона. Просто скажу, что это 110 страниц. Что меня поражает в этих обзорах будущего сезона - это такие мини-рекомендации. Причем, их тоже сотни, в них постоянные критики «Нью-Йорк Таймс» умудряются иногда больше рассказать о своих личных привязанностях и вкусах, чем они это делают в нормальных рецензиях. Потому что в рецензиях они бывают более или менее застегнуты на все пуговицы, стараются быть объективными, а вот в этих маленьких рекомендациях они дают волю своим эмоциям. В частности, там несколько оценок несчастного Лорина Мазеля, главного дирижера Нью-йоркской филармонии, принадлежащих разным критикам «Нью-Йорк Таймс». Все абсолютно уничтожающие.
Но, возвращаясь к сезону в Нью-Йорке, нужно сказать, что это такая огромная международная культурная ярмарка, на которую свозят свои культурные товары представители самых разных стран, хотят себя показать, на других посмотреть. И среди итальянцев, французов, скандинавов, немцев, бразильцев, мексиканцев, и так далее очень существенна роль коллективов и солистов из России. Довольно много русской музыки играют также и местные коллективы. В частности, Мазель устраивает такой мини-фестиваль Чайковского, по поводу которого критики скрежещут зубами, говоря, что музыка, конечно, хороша, а исполнение будет манерное. Они страшно к нему несправедливы. А что касается ответа из России, то на этот раз большого фестиваля, посвященного российскому искусству, нет, но вскорости появится в городе Санкт-Петербургский оркестр во главе с Юрием Темиркановым. Он всегда здесь желанный гость. Будет очень любопытная нью-йоркская премьера Девятой симфонии Шнитке, которую закончил Александр Раскатов. С этой симфонией даже связан определенный скандал, поскольку версия, завершенная Геннадием Рождественским, не была одобрена вдовой Шнитке. И эту новую версию мы будем ждать с нетерпением. А мне очень будет любопытен концерт в ноябре Дмитрия Хворостовского. Хворостовский на сегодняшний момент, может быть, самый главный кандидат на российскую музыкальную классическую суперзвезду номер один. Всем он годится - и потрясающим голосом, и музыкальностью, и ростом, и красотой, и сединой, и тем, что репертуар у него чрезвычайно широкий. В ноябре он будет давать такую ретроспективу русской вокальной музыки, где будут также образцы русской духовной музыки.
Еще, кстати, отмечу, это одна любопытная тенденция. За последние годы интерес и уважение в Нью-Йорке и, в частности, у нью-йоркских знатоков вырос к русской религиозной музыке. Особенно это касается Рахманинова. Но Хворостовский будет петь музыку Павла Чеснокова. Это, по-моему, самый значительный, если не считать Рахманинова, автор русской духовной музыки первой половины 20-го века. К нему отношение, я знаю, в российских церковных кругах скорее скептическое, потому что его музыка рассматривается как слишком светская, слишком сладкая. Но я эти определения слышал и по отношению к Рахманинову, и к Чайковскому. Так что я их особенно всерьез не принимаю. А для меня он один из самых душевных, эмоциональных и мелодичных авторов работавших в этом жанре. И я хочу, чтобы мы послушали, как Хворостовский поет музыку Павла Чеснокова из «Всенощного бдения».
Александр Генис: Будучи балетной столицей Америки, если не всего мира, Нью-Йорк особенно чувствителен к переменам в танцевальном искусстве. Что говорят об этих переменах новости нынешнего балетного сезона?
Соломон Волков: Во-первых, в сезоне, конечно, тоже будут гости из России, будет балет Мариинского театра, который здесь, по-прежнему, называют Кировским балетом - это бренд. Будет выступать балет из Перми, с родины Дягилева. В значительной степени балетную погоду в Нью-Йорке делает балетный критик «Нью-Йорк Таймс». И таковым многие годы была знакомая и российским любителям балета Анна Киссельгоф, которая читала по-русски, которая специализировалась в значительной степени на русском балете. Затем ее ненадолго сменил Джон Рокуэлл и, наконец, пригласили критика из Лондона Алистера Макоули. Это была новая птица, и все с большим любопытством ожидали, каковы же будут его привязанности и вкусы. Потому что это очень важно, а тем более в области балетной критики, где, как я уже сказал, этот один человек, именно благодаря своей заметной позиции, диктует моду. И вот Алистер Макоули под конец прошлого сезона высказался, мне кажется, исчерпывающим образом по поводу Баланчина и, должен сказать, что цитата сама за себя говорит. Он написал, что балеты Баланчина принадлежат к числу величайших культурных сокровищ Нью-Йорка наряду с античным искусством и картинами художников Возрождения в Метрополитен. Выше не бывает. А другой любопытный элемент, который ввел Макоули… Если помните, Саша, именно Анна Киссельгоф была тем человеком, который провозгласил петербургского хореографа Бориса Эйфмана главной балетной фигурой 20-го века.
Александр Генис: Я помню эту знаменитую рецензию, где она сказала, что вопрос решен – лучше Эйфмана никого нет.
Соломон Волков: Следующий за ней критик уже более скептически оценивал достижения Эйфмана. Боюсь, что Алистер Макоули в еще меньшей степени является поклонником Эйфмана. И он стал выдвигать на роль ведущего хореографа Алексея Ратманского. Посмотрим, но, во всяком случае, акции Ратманского после таких восторженных характеристик со стороны критика «Нью-Йорк Таймс» очень в Нью-Йорке поднялись.
А что касается других областей танцев в Нью-Йорке, то лично я с большим нетерпением буду ожидать премьеры нового балета Пола Тейлора. Это, на мой вкус, может быть, ведущий живущий хореограф Нью-Йорка. Он работает в области танца модерн, и подготовил премьеру, где музыкой будет служить запись известного квартета «Кронос», музыка мексиканского композитора Севериано Брисеньо. И вот на эту музыку Тейлор собирается ставить свой новый балет. Мы, конечно, этот балет посмотрим, а пока что послушаем эту музыку.
Александр Генис: В заключение альманаха – традиционный блиц-концерт, входящий в цикл этого года «Музыка 21-го века».
Соломон Волков: Автором, который будет представлен сегодня, является Гия Канчелия - грузинский композитор, живущий в Европе. Ему 72 года. Произведение это называется «Не горюй». Все, конечно, помнят этот почти гениальный фильм Георгия Данелия, музыку к которому написал Канчелия. Но «Не горюй» Канчелии, он его называет оперой или даже симфонией для баритона и симфонического оркестра. Это такой своеобразный канчелиевский жанр. Поет тот же самый Хворостовский, о котором мы говорили в начале передачи. Вот его диапазон, он может все, и он совершенно замечательно исполнял этот опус, это сочинение 2000 года. Премьера его состоялась в Сан-Франциско, пел Хворостовский, а оркестром Сан-францисской филармонии дирижировал Майкл Тилсон Томас. Там распеты стихи самых разных поэтов, подборка грандиозная – Шекспир, Гете, Байрон, Тютчев, Пастернак, Бродский, Оден, Галактион Табидзе. А здесь мы услышим строчки из стихотворения Мандельштама. Это очень грустная музыка, типичная для Канчелии.